Периферия - [40]

XVII

Директор чиройлиерской мебельной фабрики вкушал от благ, щедро предоставляемых ему игривой черноморской волной, неистощимыми массандровскими погребами и белотелыми курортницами, которым до тех пор снились яркие ялтинские загулы, пока они снова не оказывались в благословенном краю сбывающихся снов. Но молодого секретаря парторганизации Ядгара Камаловича Касымова отсутствие директора не смущало. Он встретил Ракитина у проходной. Это был человек несколько угловатый, несколько стесняющийся своих юных лет, но стройный, улыбчивый, с крепкими руками и открытым взглядом. Память Ракитина услужливо воспроизвела слова Сидора Григорьевича: «Мы поменяли на мебельной секретаря. Прежний, размазня в партийных делах, себе квартирку выхлопотал с излишествами, дубовой реечкой ее отделал. Четыре километра реечки на это употребил. А новенький не аморфен, нет. Копытом роет землю. Но к его энтузиазму еще бы и умение. Подучите его малость. Рассказывайте, показывайте, а дальше он сам пойдет. Он мне «стеночку» сварганил на досуге. Лучше импортной! У него и отец, и дед были доки по этой части».

Кажется, прыткий Ядгар Камалович этой характеристике отвечал. Только вот «стеночка», превзошедшая импортные образцы, виделась Николаю Петровичу с какой-то червоточинкой. Соблюдал Сидор Григорьевич свою выгоду, и не стеснялся, и не попадал впросак. Обошли цехи. Медленно шли, разглядывали поточные линии и их продукцию, вдыхали запахи сосны, клея, полиэфирных лаков. Рабочие специализировались на какой-нибудь одной операции. Впервые Николай Петрович подумал, что же должен испытывать человек, делающий одно и то же много лет кряду, может быть, до выхода на пенсию. Всю жизнь наносить лак на поверхности гарнитуров, или полировать их, или собирать из них сверкающие коробки. Операции просты, вчера, сегодня и завтра неотличимы, старайся и не томись. И больше ничего. Как это приземляет! Не отсюда ли ежевечерняя бутылка портвейна и футбол или хоккей по телевидению? Что же, без конца внушать себе, что любая работа важна, как земля, семья и мир, состоит ли она из подметания улиц или продажи молока в разлив? Да, общество без добросовестного работника лишено перспектив. И пусть работа монотонна и порядком выматывает, но есть еще семья, дети, досуг, общественная активность. Смог бы он подметать улицы? Не стало ли бы это причиной разлада с собой, не вылилось бы в самонеприязнь, в раздраженное очернение действительности? Нет, наверное. В его глазах все профессии были равны. Он мог бы выполнять самую черную работу спокойно, без внутреннего неудовольствия. Но, конечно, у него непременно было бы что-то еще, в чем он чувствовал бы себя на высоте и что приносило бы ему душевное равновесие. Да, будь человеком там, где ты обязан им быть, и тогда самая заурядная, но нужная обществу работа не приведет к огрублению души. Он бы привык к бесконечной повторяемости трудовых операций заводского или строительного конвейера. Это он знал твердо. Но какое счастье, что он ушел от этого, вырвался на сияющий простор и нет на его пути помех для гармоничного развития личности, кроме разве что гипертрофированного представления о своей особе.

Несложные поделки выпускали здешние мебельщики. Детские кроватки с колесиками на резиновых ободках. Шкафчики для детских садов. Книжные полки наподобие чешских, но побледнее. Трехстворчатые шифоньеры. Все это была примелькавшаяся продукция средней руки. И покупатель взыскательный воротил нос, а покупатель массовый раскошеливался, хотя и не выстраивался в гудящую очередь. В створки шифоньера можно было смотреться, как в зеркало. Но какая-нибудь из створок была выше или ниже других на полсантиметра, или царапина рассекала ее, и фурнитура не гармонировала с общим фоном.

На сборке стучали молотки. Расторопные юноши и дяди с маху ударяли молотками по нежным головкам шурупов. За время, затрачиваемое, чтобы завернуть шуруп отверткой, можно было забить пять шурупов молотком. Ядгар Камалович побледнел. Вырвал молоток из рук белесого, веснушчатого парня с длинными волосами.

— Я бы тебя, бракодел сопливый, этим молотком да по одному месту! Чтобы рвачей, себе подобных, не плодил!

— Это почему же? — прищурился сборщик. Синие глаза его налились сталью.

— Шурупы закручивают отверткой, и ты это знаешь.

— А ты подсчитал, что мне в этом случае в клюв кинут? Два рэ в день. Не нравится — можем расстаться. Аналогичный эпизод уже имел место, и поэт сказал по этому поводу: «Была без радости любовь, разлука будет без печали».

— Возьми-ка отвертку, друг, — сказал Ядгар Камалович миролюбиво.

И острая сталь погасла в глазах парня.

— Как вал давит! Душит нас вал, Николай Петрович. Дай количество или умри. О качестве и поговорить некогда. Как жить будем? И дальше будем от этой проблемы стыдливо отворачиваться? Нам позарез нужна комплексная система управления качеством. Мы этот вопрос на партийное собрание вынесем. Всем инженерам поручения дадим.

— Что это вы так озлились на молоток?

— При чем тут я? Технология злится. Молоток не дает качества. Отец меня учил: есть шуруп, и его закручивают отверткой. Есть гвоздь, и его забивают молотком. Там, где шурупы загоняют молотком, нет качества. Понимаете, у нас есть все, чтобы делать добротные вещи. А мы что делаем? Душа болит от такой продукции. На троечку несчастную едва вытягиваем. Разве это не повод для того, чтобы коммунисты первые засучили рукава?