Периферия - [4]

— Была.

Я не сказал, что она только началась.

— А я ломаю себе голову: почему — Чиройлиер? Успокойтесь, я не полезу к вам в душу за подробностями. Надеюсь, все образуется. О вашей завтрашней работе. Мы возьмем вас инструктором в орготдел. Убедительно вас прошу: никакого подглядывания в замочные скважины. Действуйте открыто и корректно. Наведем порядок, будет и все остальное. Порядок всему голова. Правильно это и замечательно просто, не так ли? Вас не смущает потеря в заработной плате? Не в деньгах счастье? Приму к сведению. Ваша супруга кто по специальности?

— Журналист.

— Пусть идет в «Чиройлиерские зори». Это наша городская газета. Прочный контакт с прессой расширит ваши возможности.

— Благодарю. Вы сами не знаете, какую ношу с меня сняли.

— Взвалил! На вас и, наверное, на себя, — поправил меня Рахматулла Хайдарович.

— И последнее. Я много раз произнес здесь слово «я». Не подумайте, что я тщеславен и движет мною забота о личном благополучии.

— Вот об этом я сам составлю мнение.

III

Если спать под открытым небом и проснуться от необычного ощущения, возникающего, когда большая круглая луна светит прямо в глаза, она покажется яркой, как прожектор. Спросонок можно принять ее за солнце, и только через несколько секунд откроется ошибка. Важный, сияющий Николай Петрович был похож на такую луну.

Катя устремилась ему навстречу.

— Какой ты довольный! — воскликнула она. Ей очень захотелось запрыгать на одной ножке. — Хочешь, я тебя поцелую?

— Не здесь, ладно?

— Считаешь, что целоваться на людях неприлично?

— Неудобно как-то. Но я счастлив.

— И я счастлива. Когда ты счастлив, я тоже. Побежали!

— Беги! А мне должность не позволяет.

Какое-то время они шли бесцельно, взявшись за руки. На них оглядывались.

— На нас смотрят! — сказал Николай Петрович.

— Пусть. Пусть смотрят и завидуют.

— Зависть осуждена еще библейскими заповедями. Это первый из смертных грехов.

— Что бы я делала без тебя, такого умного? Я бы не знаю как страдала.

Они увидели кафе, стеклянный терем-теремок. Внутри было душно и не очень опрятно. Несколько неухоженных мужчин пили портвейн. Сидели каждый за отдельным столиком, одинокие, помятые, и общались с портвейном.

— Мне хотелось выпить, а теперь расхотелось, — сказал Ракитин.

— А по-моему, здесь ничего! — храбро сказала Катя. — Мы были никто, странники несчастные. А теперь мы чиройлиерцы.

Он заказал лагман и бутерброды с сыром. Буфетчик окинул их проницательным взглядом и надавил толстым волосатым пальцем какую-то кнопку. Пришли в движение большие лопасти вентилятора над потолком.

— Спасибо! — сказал Николай Петрович буфетчику, и тот величественно кивнул. У него был наметанный глаз. И он знал, что он в Чиройлиере уважаемый человек.

Они ели лагман и бутерброды, но соседство хронических алкоголиков их стесняло.

Он подумал, можно ли что-нибудь сделать для этих людей. Опыт подсказывал, что мало кто из них возвращается к нормальной жизни. Алкоголь только берет, только обездоливает. Все благие намерения — пустота и фарс. Какую дань платит общество за алкогольное изобилие? И не слишком ли высока цена?

Когда они уходили, буфетчик кивнул им и выключил вентилятор. Портвейн создавал алкоголикам душевный комфорт, и в комфорте бытовом они не нуждались.

— Ты перестаешь радоваться удачам, когда видишь несчастье других, — заметила Катя.

— Перестаю, — согласился он. — Вот мы и сошли с облаков на землю.

— На чиройлиерскую землю, — подчеркнула она. — Скоро ты будешь говорить где-нибудь за тридевять земель: «Хочу домой». И это будет означать, что ты хочешь в Чиройлиер.

— Все ты про меня знаешь! — улыбнулся он.

Им указали направление к Карагачевой роще.

— Мы были без работы всего восемь дней, — сказала Катя. — Но я извелась. Мне казалось, что я сама по себе и мир отгородился от меня высокой прочной стеной. Представь, каково быть без работы год, много лет. Нет ничего горше чувства, что ты никому не нужен.

— У них там железные люди, раз они выносят такое.

Они шли по тихим улицам. Тротуары были подметены, и на них бросали густую, почти черную тень клены, чинары, и дубы, и высокие уже говорливые тополя. Эту часть города когда-то отвели индивидуальным застройщикам. При каждом домике были сад, огород.

— Здесь чисто! — вдруг воскликнула Катя. — Разве в Ташкенте так же чисто? В Ташкенте ужасно захламленные окраины.

— Теперь я могу проследить, как зарождается местный патриотизм, — сказал Николай Петрович. — Начни болеть за здешнюю футбольную команду, и скоро тебя не отличишь от коренных чиройлиерцев.

— И пусть, я согласна. Лишь бы тебе было со мной хорошо.

Он промолчал. Ее мысли не всегда подчинялись логике. Почему она думает о том, чтобы ему было хорошо с ней, а не о том, чтобы ей было хорошо с ним? Это и есть самозабвение? Он многого еще не понимал в ней, и открытия, которые он делал, порой удивляли его и почти всегда радовали. Ему нравилась ее непохожесть на него. Это было интересно.

Они достигли городских окраин, и впереди замаячил компактный лесопарковый массив. И на расстоянии было слышно, как ветер разбивается о плотные кроны.

— Абдуллаев сказал, что по соседству с Карагачевой рощей мы будем жить как на курорте, — напомнил Николай Петрович.