Переяславская рада. Том 2 - [249]
— Подойди ближе, — тихо приказал гетман и указал на низенькую скамеечку в ногах постели.
Осторожно ступая, Гуляй-День подошел и неторопливо сел, опустив голову, полную тревожных мыслей.
— Хотел видеть меня? — тяжело переводя дыхание, спросил гетман.
— Хотел. Нелегко далось. — Гуляй-День поднял голову и встретился глазами с воспаленным взглядом Хмельницкого.
Потирая лоб ладонью, гетман с болезненной улыбкой пояснил:
— Берегут меня, все беспокоятся, как бы заботы ради здоровья не повредил… А ты бы сразу к Ганне пошел.
— О том не подумал. Как чувствуешь себя, гетман?
Хмельницкий вдруг засмеялся.
— За этим ко мне ехал?
Гуляй-День промолчал. Смех гетмана сбил с толку.
— Не очень, видно, о моем здоровье думаете, казаки… Непокорства у вас много… В головах шумит… А мне только забота да горе…
— Хмель шумит, гетман, в головах наших… Хмель… — с силой произнес Гуляй-День, — А горе и забота не от нас у тебя… Да не о том речь, гетман…
— О чем же? — спросил настороженно Хмельницкий.
— Великую печаль причинил ты нам своим недугом… Глянул на тебя — сердце оборвалось. Что они наделали с тобой!
— Кто? — спросил тихо Хмельницкий.
Полковники твои, старшина, попы! — Голос Гуляй-Дня задрожал, он вскочил на ноги и, протягивая руки к Хмельницкому, с жаром заговорил: — Встань, подымись. Хмель! Не в пору недуг твой, нужен ты нам, как жизнь нужен! Встань, гетман!..
Хмельницкий закрыл глаза. Грудь тяжело подымалась. Не хватало воздуху. Пот оросил широкий лоб. Вздрагивала синяя жилка на виске, тихая радость трепетала в измученном сердце, живила его слабою верой, о которой даже самому себе мысленно боялся сказать… Думают о нем казаки, болеют сердцем, надеются… В сердце носят как надежду. Разве мало этого, чтобы подняться, приказать джуре подать коня, без помощи стремянного вскочить в седло, стиснуть шпорами горячие бока иноходца, лететь галопом по дороге, слушать, как шумят бунчуки и знамена, как шелестит ковыль в бескрайной степи?.. Господи! Да это и есть жизнь, многотрудная и увлекательная, тяжкая и причудливая. Кто считает годы? Каждый месяц и каждый день, каждый час? Сбросить бы с прожитых лет годы страданий и мук, терзаний и забот! Разве это жизнь? Вот тут, за стенами опочивальни, ткут паутину заговоров и предательств. Кто страдает, а кто уже радуется, как схватит хищными пальцами булаву… И снова начнется то, что сам своею рукой уничтожал. Именно теперь, когда путь уже избран, когда цель ясна, когда стоит родной народ плечом к плечу с народом русским, именно теперь нужно бы жить и жить.
Широко раскрыв глаза, пересиливая боль в груди, гетман осторожно приподнимается на постели, держась рукой за край стола.
— Не в пору смерть моя, Иван, — признается он Гуляй-Дню, — мне еще жить нужно…
— Нужно, ой как нужно… — говорит Гуляи-День, ближе придвигаясь к гетману.
— Постой! — Хмельницкий облизал запекшиеся губы. — Дай попить. Вот лекарь итальянец какое-то пойло дал, говорит — саксонского курфюрста оно из когтей смерти вырвало, французского короля Людовика спасло, Фердинанду, цесарю Римской империи, молодость возвратило… Видать, не из того теста я испечен… шляхетности мало… Мне бы не королевского лекарства… Ох, Иван…
Гуляй-День налил из высокого стеклянного графина в стакан желтого питья и протянул его гетману. Сморщившись, Хмельницкий с отвращением проглотил его одним духом и вытер усы рушником.
— Горькое, как правда, — пошутил оп.
— А может, это… — несмело начал Гуляй-День.
Я тоже так думал, — предупредил его Хмельницкий. — А кто его знает? Хотя лекаря еще Капуста привез… Нет Лаврина, нет… Рано ушел, рано…
— Рука у него тяжелая была, посполитых не очень жаловал лаской своею…
— Умен был, совести неподкупной — этого не забудь, Гуляй-День, об этом подумай. Грехов мертвому не добавляй, их ему на том свете сам сатана попомнит… — Хмельницкий слабо улыбнулся. — Постой… Что я хотел сказать тебе? Погоди, я скажу, а то войдут, помешают. Садись сюда, — указал пальцем возле себя, и когда Гуляй-День, затаив дыхание, присел на край постели, гетман положил ему руку на плечо. — Слушай внимательно мои слова. не время мне в темное царство уходить… Скажи казакам на Низу, всем посполитым, которые там у вас собрались, — пускай своевольничать перестанут! Не в пору ныне раздор между поспольством и старшиной. Кому на руку он?
Замолчал на минуту, перевел дыхание, в груди засвистело. Как бы припомнив что-то важное, глянул пристально в глаза Гуляй-Дню, спросил сурово:
— Думаешь, твои слова под Зборовом, у костра, забыл? Нет! Память у меня крепкая. Горевал ты, Гуляй-День: мол, чужих панов выгоним — свои на шею сядут…
— Сели, — чуть слышно, одними губами, уронил Гуляй-День.
— Сели, — согласился Хмельницкий и добавил решительно: — Сели и посидят. Без панов не можно, Гуляй-День.
— Можно, — так же тихо, но с еще большей уверенностью заговорил Гуляй-День. — Можно, — повторил он громче. — Меня низовое казачество, посполитые прислали к тебе. Война еще не окончена. Еще враг не оставил своего злого умысла — поработить нас и карать, а многие из старшины твоей не лучше панов-ляхов. Такое творят, что и словами не передать. Поглядел бы ты, что Выговский в Остре вытворяет, Солонина в Белой Церкви, Тетеря в Смоле… Ты бы посмотрел, как распустились все эти есаулы свежеиспеченные, как чинши дерут… Только шкура свистит на посполитых. Казак Хома Моргун шляхту воевал под Шкловом, теперь на Низу рубеж стережет, а Тетеря жинку его из хаты выгнал. Осыпа и сухомельщины не заплатила… У казака Данилы сердюки Выговского сына плетьми забили за то, что скотину пас на остерских лугах… Как такое стерпеть?
Роман Н.Рыбака в первую очередь художественное произведение, цель его шире, чем изложение в той или иной форме фактов истории. Бальзак — герой романа не потому, что обаяние его прославленного имени привлекло автора. Бальзак и его поездка на Украину — все это привлечено автором потому, что соответствует его широкому художественному замыслу. Вот почему роман Рыбака занимает особое место в нашей литературе, хотя, разумеется, не следует его решительно противопоставлять другим историческим романам.
Историческая эпопея Натана Рыбака (1913-1978) "Переяславская рада" посвящена освободительной войне украинского народа под предводительством Богдана Хмельницкого, которая завершилась воссоединением Украины с Россией.
Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.
Повесть о рыбаках и их детях из каракалпакского аула Тербенбеса. События, происходящие в повести, относятся к 1921 году, когда рыбаки Аральского моря по призыву В. И. Ленина вышли в море на лов рыбы для голодающих Поволжья, чтобы своим самоотверженным трудом и интернациональной солидарностью помочь русским рабочим и крестьянам спасти молодую Республику Советов. Автор повести Галым Сейтназаров — современный каракалпакский прозаик и поэт. Ленинская тема — одна из главных в его творчестве. Известность среди читателей получила его поэма о В.
Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.
В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.
Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.