Переводы из Альтермана - [2]

и довольно миру трёх слов всего –

лишь простора, полей и ветра.

Ополченец

День был сер и погода капризна.

Он сошел на причал с корабля.

И ждала на причале Отчизна

в виде "виллиса" и патруля.

Его имя печатью прижала,

его вещи швырнула в мешок,

и присягой ужасной связала,

чтобы он передумать не мог.

Он усердно стрелял и гранату

по команде швырял далеко.

Но мы знали: без дома и брата

подниматься на штурм нелегко.

Ему выдать Страна не успела

ни друзей, ни угла, ни земли –

без которых мы все, как без тела,

и помыслить себя не могли.

Только новую жизнь – что осталось –

от нее получил он в строю.

Но и эту ничтожную малость

он вернул ей в вечернем бою.

Из всех народов...

Слезы наших идущих на смерть детей

мировых не обрушили сводов.

Потому что любовью и волей своей

Ты избрал нас из всех народов.

Ты избрал нас из прочих – на брит и обет –

из огромного пестрого стада.

Оттого даже дети, по малости лет,

знали точно и твердо: спасения нет,

и просили у мамы, идущей вслед:

не смотри, не смотри, не надо…

Плаха сыто стонала, журчал кровосток,

и отец христианнейший в Риме

не спешил на подмогу с заступным крестом,

чтоб хоть день постоять рядом с ними.

Чтоб хоть день постоять под ножом мясника –

как стоят наши дети века и века.

В подземельях спасали от бомб и воров

побрякушки, скульптуры, полотна…

Но тускнеющий взгляд наших мертвых голов

не тревожил музейные окна.

Не смотри на нас, мама, – на ямы и рвы,

на весь мир этот, ставший погостом…

Мы – солдаты одной непрерывной войны.

Мы малы, но не возрастом – ростом.

Ну, а Ты… – Ты, чья воля, и мощь, и стать –

Бог отцов наших, страшный и милый,

Ты избрал нас из прочих народов – стать

мертвецами на адских вилах.

Только Ты сможешь всю нашу кровь собрать

ведь другим это – не под силу.

Можешь нюхать ее, как свои духи,

можешь пить ее, добрый Боже…

Но сначала в ней убийц утопи.

А потом равнодушных – тоже.

1942

Ответ итальянскому капитану

В небе бесятся тучи, ревет ураган.

Дело сделано, мачта им в глотку!

Поднимай, капитан, поскорее стакан,

За свою немудрящую лодку.

Этот путь, капитан, как и ты, безымян,

И у Ллойда отмечен едва ли.

Но на картах истории он осиян

Блеском мужества, светом печали.

Этот маленький, бедный, занюханный флот

Воспоют и стихи, и романы,

А тебе позавидуют, мой мореход,

Всех земель и морей капитаны.

Наших славных парней ты видал, капитан –

Да святятся их сильные плечи,

Что несли свой народ через ночь и туман

К берегам заповеданной встречи.

Так давай же скорей поднимай, капитан!

За ветра, за опасные галсы!

За твой маленький флот, за прибрежный туман!

И за тех, кто еще не добрался!

За ребят, обманувших британский корвет

В темноте, без огней и компаса,

Мимо рифов и скал, среди мин и торпед,

Протащивших худые баркасы.

День придет, и в углу своего кабака,

Над бутылочкой кьянти балдея,

Ты задумчиво сплюнешь ошмет табака,

Улыбнешься и скажешь: "Старею!

Повидал я немало и выжил, не стух,

Но запомнил – о, Санта Мария!

Как я вымок тогда, словно глупый петух,

В темноте у камней Нагарии."

Мы ж расскажем тебе, что победа – у нас,

Дело сделано, мачта им в глотку!

Дело сделано теми, кто с морем борясь,

Принимали груженую лодку.

Усмехнешься: "Конечно, таких не возьмешь

Ни огнем, ни водой, ни эсминцем!"

И такую соленую шутку ввернешь,

Что портовый кабак задымится.

Будет так, а пока – поднимай, капитан!

За ветра, за опасные галсы!

За твой маленький флот, за прибрежный туман!

И за тех, кто еще не добрался!  

(это стихотворение переведено совместно с Довом Конторером)

Поэма казней египетских

предисловие переводчика [1]

I. Дорога на Но-Амон

1

Но-Амон, упадут во прахе

бастионы железных врат.

Десять казней в огне и страхе

превратят твои ночи в ад.

Но-Амон, ни дворцы, ни кущи

не укроют детей и жён,

и спасенья искать бегущий

упадет, на бегу сражён.

Содрогнёшься ты, царский город,

весь – расплата, разбой, разор –

от чертога до чёрствых корок,

от короны до скорбных нор.

Средь стихов, позабытых ныне,

средь пророков, царей, имён,

как далёкий пожар в пустыне,

ты мерцаешь во тьме времён.

Наказаньем, грехом, несчастьем

ты по-прежнему свеж и нов –

весь в обиде, крови и страсти

у истока судеб и слов.

2

Ты – пример городам и весям

в их суетной пустой гульбе –

поколения глупой спеси

вспоминают себя в тебе.

Провозвестник чумы ползучей,

что не знает границ и вех,

ты всемирной громовой тучей

призываешь к ответу всех.

И вождей бунтовской измены,

и предавший вождей народ –

всех их факел одной геенны

пожирает за родом род.

И выходят пророки звона,

проповедники всех мастей,

чтоб добавить в пожар Амона

мелкий хворост своих страстей.

А за ними – собратом кровным –

низкопробье, кистень, погром –

затоптать без вины виновных

и в нору улизнуть с добром.

И публично, под звон победный

сжечь законы, как жалкий тлен,

балаганных петрушек бредни

в каждый мозг вколотив взамен.

Ты горишь, словно ночь огневая,

Но-Амон, – вездесущ, столиц, –

и твой пепел летит, взмывая

вместе с пеплом земных столиц.

3

Малой мышью, в норе и соре,

я взираю на твой пожар,

где над первенцем мёртвым горе

режет сердце острей ножа.

Но-Амон, облачённый тенью!

Этот страшный отцовский вой,