Перестройка как русский проект. Советский строй у отечественных мыслителей в изгнании - [156]

Мы не избавимся от Ленина в башке, новый русский человек не восстанет душой против преступлений большевизма, не осознает, что Сталин прежде всего преступник, убийца, пока не возникнет ощущение единства народа и интеллигенции, не возникнет национальное чувство, а вместе с ним сожаление о национальных утратах советского периода. Но так как нации нет, то потомкам рабочих и крестьян нет никакого дела до гибели ученых, интеллигентов, священников, которых убивал Сталин в конце 30-х. Когда культура, мысль, красота не обладает ценностью сама по себе, не жалко и тех, кто создавал эти культурные национальные ценности. Ты не прошибешь депутатов Думы от КПРФ, шахтеров, «сына шахтера», как они о себе говорят, того же Вадима Соловьева, рассказом о том, как много потеряла русская наука от репрессий Сталина против выдающихся русских ученых, оставшихся в СССР, рассказом о расправах по приказу Сталина над Кондратьевым, Чаяновым, Николаем Вавиловым, Устряловым и многими другими менее известными деятелями науки. Им вся эта драма национального самоистребления, организованного большевиками, до фени. Для них самое главное, как любит говорить Вадим Соловьев, депутат от КПРФ, что «во времена Сталина шахтер почувствовал себя человеком». Вопреки прогнозу Николая Бердяева и Ивана Ильина, красный патриотизм не только не способствовал декоммунизации сознания русского человека, а стал основой цементирования на десятилетия наследства советского классового сознания. Драматизм ситуации состоит в том, что это классовое самосознание постсоветского человека, у которого все самое лучшее и светлое в жизни связано с советской системой, передается новому поколению, которое уже убеждено, что простым людям, тем, кто не при власти, лучше жилось в СССР, нежели сегодня. А проблема национальной, человеческой цены этого советского комфорта для рабочего не вмещается в его сознание.

Но все же, почему мы, русские, такие, почему нам своих не жалко? Ведь те, кто сегодня во время телевизионных опросов в качестве «имени Россия» выбирает Сталина, лишены чувства сострадания, жалости к тем своим соотечественникам, на долю которых выпало жить в лихую сталинскую годину, а многим – пройти через муки Гулага. И эта тема до сих пор остается актуальной. «Своих не жалей». Это точно. «Солдат не жалеть», – говорил Сталин, говорили его военачальники. И сегодня поклонникам Сталина не жалко чужих жизней. И в этом кроется страшная правда нашего сознания. Ее открыл гениальный Иван Бунин в своем очерке «Деревня», написанном всего лишь за несколько лет до революции. «На то я и русский», что для меня другой русский, даже родная кровиночка, часто, очень часто бывает чужим русским. «У нас все враги друг другу, завистники, сплетники,…».[361] Это говорит самый умный герой очерка Ивана Бунина. Но если бы у нас было по-другому, если бы мы любили друг друга, то у нас никогда бы не победили большевики с их идеей классовой ненависти. Это уже писал Антон Деникин.

Надо понимать, что отношение к Холокосту стало мерилом личной нравственности современного европейца прежде всего в силу крепости национального сознания еврейского народа. Евреи своим почитанием мученичества жертв гитлеровского Холокоста показали всему миру, что для них каждый член их национальной семьи обладает ценностью, что для них каждая жизнь, загубленная Гитлером, является тяжкой утратой. Я бы всех наших неосталинистов водил на экскурсию в музей Холокоста в Иерусалиме. Впечатляет, что каждому из миллионов замученных Гитлером евреев нашлось место в этом бесконечном списке убиенных.

Но очевидно, что у русских, как у самого многочисленного народа РФ, нет до сих пор ничего похожего на еврейскую заботу о сохранении своего народа. И дело даже не в многочисленности народа русского. Наши родственники по славянскому происхождению, поляки, по своей численности тоже многомиллионная нация. Но у них, наших западных соседей, есть табу, национальная идея, заключающаяся в принципе: «Поляк в поляка не стреляет». По этой причине у них не прижилась коммунистическая идея, по этой причине даже во время введения военного положения 1981 года, когда армия вышла на улицы, у них погибло всего лишь несколько человек.

А у нас нет развитого чувства национальной общности. Если бы у нас было это чувство, то нам было бы стыдно за нашу страшную историю XX века, было бы стыдно, что Россия на десятилетия отдала себя во власть маньяков и садистов. У многих нынешних русских не вызывает негодования сам тот факт, что «наша русская народная революция хотела истребить весь культурный слой наш, утопить его в естественной народной тьме».[362]

Вот почему, на мой взгляд, сталинистские настроения, даже несмотря на то, что они не являются доминирующими, даже несмотря на то, что они носят побочный, рикошетный характер, являются признаком слабости, непрочности современного российского национального самосознания.

Понятно, что народ, впустивший в свою душу лозунги богоборческого большевизма, народ, прошедший через семидесятилетнюю школу государственного атеизма, по определению не может похвастать особой религиозностью. Но вся проблема состоит в том, что у нас дефицит религиозности не компенсируется крепостью национального чувства. Наше нынешнее государственничество, которое питает у некоторой части населения любовь к Сталину, тоже имеет свою странную специфику. Оно, это государственничество, не только исключает моральную оценку своей национальной истории, но и чувство национальной общности. Успехи государства меряются в данном случае не столько его способностью обеспечить безопасность и процветание граждан, сколько его достижениями на пути к чуду, на пути строительства «нетривиального» общества.