Перестройка как русский проект. Советский строй у отечественных мыслителей в изгнании - [149]
Конечно, пишет Николай Данилевский, «когда читаем описание татарского нашествия, оно кажется нам ужасным, сокрушительным. Оно, без сомнения, и было таковым для огромного числа отдельных лиц, терявших от него жизнь, честь, имущество». Но ведь без татарского нашествия, рассуждает Николай Данилевский, все славянские «племена не слились бы в один народ под охраною одного государства». «Во избежание этого, – настаивал Николай Данилевский, – был необходим новый прием государственности, и он был дан России нашествием татар».[342]
Легко доказать и то, что, начиная с работы Николая Данилевского «Россия и Запад», доказательство нашей особости, непохожести на Запад достигалось всегда путем откровенной лжи, дефицитом сострадания к мукам и болям русского человека. Николай Данилевский насилует свою совесть и реальные факты, когда настаивает на том, «русская форма феодализма», «русское крепостное право», позволяющее помещикам продавать своих крепостных на равных с лошадьми, чего отродясь не было в Западной Европе, «имело сравнительно легкий характер».[343] Еще большей ложью на фоне поразительной жестокости русских помещиков является утверждение Николая Данилевского, что якобы «одноплеменность и единоверие господ с их крестьянами а также свойственные русскому характеру мягкость и добродушие смягчали тягость крепостной зависимости во все периоды ее развития».[344]
Поразительно, но у Николая Данилевского в его учении об особой русской цивилизации заключена вся та философия, которую сейчас используют его последователи для оправдания Октября и сталинской ускоренной индустриализации для так называемого «рационального» объяснения ужасов сталинской эпохи, репрессии того периода. И, кстати, сам по себе этот факт дает мне основание настаивать на том, что нынешняя мода на славянофильское учение об особой русской цивилизации – это просто способ оправдания национал-большевизма, связанного с именем Сталина. Во-первых, исторический фатализм, отрицание альтернативности исторического развития. Почему Николай Данилевский был убежден, что восточные славяне, русские в широком смысле этого слова, в отличие от западных и южных, тех же поляков, чехов, сербов, не были в состоянии сами, без многовекового татарского ига создать свою национальную государственность? Потому, что история, как у нас говорят сегодня, не имеет сослагательного наклонения. Точно так же нынешние красные патриоты, последователи учения об особой русской миссии, настаивают на том, что без Октября и именно социалистической мобилизационной экономики Россия не смогла бы довести до конца начатую при Николае II индустриализацию. Далее, Николай Данилевский убежден, что без жертв, без гибели людей в результате набегов татар, мы не смогли бы воссоздать свою особую российскую государственность и особую русскую цивилизацию. Цель оправдывает средства. Николай Данилевский не чувствует, что он исповедует вполне западное кредо иезуитов. Но точно так красные патриоты и многие просто патриоты оправдывают страшные репрессии 30-х годов – как неизбежную человеческую цену, заплаченную советскими людьми за успехи социалистической индустриализации.
И все это подтверждает мое предположение, что антизападные настроения, стоящие за учением об особой русской цивилизации, неизбежно ведут к откровенному игнорированию ценности человеческой, русской жизни. И поразительно. Как только в 60-е в «молодогвардейской», почвеннической публицистике начало возрождаться учение об особой русской духовной цивилизации, оно, кстати, тоже было изначально окрашено этим садистским отношением к своему народу, якобы не могущему сохранить свою идентичность без страданий, без жизни «на минимуме материальных благ».
Почему-то уже в советское время, всегда, еще со времен «молодогвардейской» публицистики, все те, кто подчеркивал особую духовность русского народа, кто выводил Октябрь, революцию из «идеального начала в русской душе», хотели, чтобы этому вечному русскому недоеданию, этому вечному русскому крепостному праву, насильственному прикреплению к земле не было конца. Когда-то, в 1891 году, молодой Ленин был категорическим противником создания комитетов помощи голодающим Поволжья, ибо он был убежден, что чем больше крестьян умрет от голода, тем больше будет ненависть к царизму, тем больше крестьян станет на путь революции. С революционером, марксистом Лениным все понятно. Революция, тем более пролетарская, коммунистическая, была для него превыше всего, и его как марксиста абсолютно не волновало, сколько тысяч людей промучается, умрет от голода во имя зарождения и укрепления ненависти крестьян к самодержавию. С Лениным понятно. Он никогда не испытывал любви к российскому крестьянству, тем более не исповедовал славянофильства. Ленин был интернационалистом и исповедовал веру в победу мировой революции. Но поразительно, что пришедшие в 60-е на смену марксистам, на смену «марксистам-интернационалистам» ленинской гвардии уже национал-большевики, наследники славянофилов и традиций русского патриотизма, так и не проявили особой любви к своему народу, не проявили сострадания к мукам и лишениям русского народа и прежде всего крестьянства, через которые оно прошло в эпоху социалистического строительства. Напротив, этим мукам и лишениям сталинской эпохи они, публицисты-почвенники, придали сакральный характер, назвали их сущностной чертой русского национального характера, проявлением нашей особой русской духовности. В соответствии с этой логикой русский человек будет оставаться русским (в главном смысле этого слова) до тех пор, пока он страдает, пока его связывает с землей подневольный труд, к примеру, сталинский колхозный строй. Если Николай Данилевский, все же в душе западник, рассматривает крепостное право как историческую необходимость, то для его нынешних последователей крепостное рабство есть основа русского культурного кода, требование души.
