— Пожалуйста, Егорушка, поцелуй меня! — тихо и неожиданно попросила Ольга.
Я остановился, схватил её и крепко прижал к себе, бормоча что-то том, что теперь я ее никуда не отпущу, что мы всегда будем вместе — целуя ее губы, глаза, нос, щеки, волосы.
— Ну, всё, всё, хватит. Пойдем, — она уперлась в мою грудь руками.
И мы пошли дальше. Лишь тогда Ольга вдруг как-то странно ответила на мой последний вопрос:
— Не нас, милый. Тебя. Я хоть и человек, но не совсем человек.
И вдруг я всё понял. Знание обрушилось на меня и будто придавило к земле. Мне захотелось завыть, закричать, рвать на себе волосы, умолять, валяться в ногах. Но я лишь шел, глядя на такой красивый закат и глотая соленую влагу, текущую из глаз. Так всегда бывает, когда ты смотришь на солнце, пусть даже закатное. Я шел, сдерживая рыдания, которые ничего не могут изменить. Потому что на песке оставались только одни следы. Мои. И там всегда были только мои следы. Потому что Ольги нет…, и никогда не было.
Я шел и почему-то думал о том, что бомж Гоша Куба был самым счастливым человеком в мире. Просто потому, что когда он вечером, насобирав по мелочи, возвращался в подвал, там всегда ждала его бомжиха Лёля. И куча тряпья в углу, у теплой трубы, где они каждую ночь спали вместе. Даже если это была всего лишь галлюцинация. Когда нет возможности определить, что реально, а что нет, тогда реально то, что реально для тебя.
Оля сказала, что когда мы смотрим на человека, которому безвозмездно помогаем, то нашими глазами смотрит на этого человека Бог. Бог, ты когда-нибудь смотрел на мир моими глазами? Ну, хоть разок?
