Переселение. Том 2 - [73]
Последние группы, которым было разрешено переселиться, устраивали сходки, спорили, уходить или оставаться, и голосовали, словно выбирали депутатов в собор.
Споры о переселении, особенно той осенью, заканчивались иногда и бедой: повальной дракой, а то и бунтом. Россия этим несчастным представлялась теплой, солнечной страной, вроде Италии. Она стала для них фата-морганой.
Целый народ, сбитый с толку, раздраженный, обиженный и обезумевший, народ, который держали в неизвестности «эти задницы при императрице», как во всеуслышание называл в Темишваре придворных советников фельдмаршал-лейтенант Энгельсгофен, хотел покинуть Балканы. Двор создал такую неразбериху с реорганизацией администрации, с осушением болот, прокладкой каналов, переселением людей из Эльзаса и Лотарингии, что никто уже ничего не понимал: кто куда идет, кому можно переселяться, а кому нельзя, какие села уходят, а какие остаются. В течение всего 1752 года в Бачке и Банате били в барабаны и глашатаи громко и ясно объявляли указы, но никто их больше не слушал и не понимал. Ранней осенью некоторые села поднялись и самовольно двинулись, невзирая на приказы, в путь. Вышли как на парад. Даже под колокольный звон.
Сербы потеряли веру в разум тех, кто ими управлял.
Ада, процветавшая еще тридцать лет тому назад, в которой жителей тогда было как пчел в улье, теперь все больше пустела. Если житель Ады в ту осень на переселенческих путях встречал на свадьбе или похоронах другого адинца, он растроганно, со слезами на глазах спрашивал: «Неужто суждено нашим адинцам, встретясь, плакать под чужой крышей?»
«Бьют и плакать не дают», — говорил в ту пору преосвященный Живанович, владыка арадский{21}.
И всю эту неразбериху учинили в тот год ближайшие советники Марии Терезии.
В начале года австрийским послом в Санкт-Петербург был назначен барон Претлак — фельдмаршал ничего не смыслил в дипломатии. Он первый заявил, что переселение сербов в Россию можно со спокойной совестью запретить. Русская императрица Елисавета о сербах, мол, больше не спрашивает и ими не интересуется. Это сообщение главным образом и подтолкнуло Марию Терезию на то, чтобы раз и навсегда запретить всякое переселение.
И она повелела с этим покончить.
Однако, как это бывает при дворах, православные сербы как раз в это время весьма заинтересовали русскую императрицу. Русское правительство потребовало от своего союзника, причем очень настойчиво, разрешить свободу вероисповедания в Трансильвании. Оно потребовало также «liberum exercitium religionis!»[22] и открытия большого числа греческих церквей в Турции. Был сделан запрос о положении православного населения в Австрии.
Ведь те же самые «задницы при венском дворе» за год до упомянутых событий выдали полковнику Хорвату паспорта на двести восемнадцать душ с тем, чтобы он как можно скорее убрался из Австрии.
Люди его отправились с песнями.
Транспорт Хорвата промаршировал через всю Венгрию, распевая знаменитую песню времен войны с Францией, когда Хорват командовал ротой:
Хорват старался брать в Россию лишь тех, кто мог держать в руках оружие, и неохотно принимал в транспорт женщин и детей, не говоря уже о старухах.
Теперь же советники Марии Терезии дали обер-капитану Янике Антоновичу 145 ланацев[23] плодородной земли и австрийское дворянство, чтобы он только отказался от переселения в Россию.
Как выразился упомянутый выше владыка Живанович: «Заерзал перед нами, бедняками, всемогущий канцлер в Вене, как черт перед крестом!»
Но и это австрийскому двору уже не помогло.
В тот день, когда Яника Антонович получил дворянское звание и землю, капитан Сима Рунич из Сентамаша попросил в дворцовой канцелярии разрешение на выезд для себя, своей семьи и еще для семидесяти трех душ. Капитан Георг Голуб — для себя, для семьи и еще для пятидесяти душ, а также для своего лейтенанта, Бодерлицы. Для всех — mit Familien! И для лейтенантов Брановацкого и Тешича. А для обеспечения благосклонности (captatio benevolentiae) приложил бочонок карловацкого вермута и бочонок карловацкого розового.
Вышеупомянутый фендрик Йоцич хотел даже со своими людьми унести из церкви потиры и епитрахили. И принялся снимать колокола, заявив:
— У меня есть паспорт для переселения, стало быть надобно переселять и церковь. Ибо церковь — это люди, — кричал он, — а не стены, где мы служили богу!
Этот призыв подхватили потом по всем селам Потисья, где переселяющиеся одержали верх, и шуму вокруг этого было немало.
Прибывший из Вены в Варадин Энгельсгофен знал сербов лучше, чем Гарсули, который, начав свой жизненный путь на острове Корфу, добрался до Вены. Безумие переселения, охватившее в тот год Поморишье, Темишварский Банат и Бачку, вовсе не было ни новым, ни скоропреходящим. Сербы легко забывали несправедливость и обиды, но помнили ласковое слово, помощь, человечность и нелицеприятие. За добро этот народ платил необычайной благодарностью, особенно если оно исходило от иностранца.
Сербы, как прежде, так и сейчас, когда они начали переселяться в Россию, не переставали писать Марии Терезии, пытаясь образумить сильных и могучих мира сего. Писали они и Леопольду I:
Историко-философская дилогия «Переселение» видного югославского писателя Милоша Црнянского (1893—1977) написана на материале европейской действительности XVIII века. На примере жизни нескольких поколений семьи Исаковичей писатель показывает, как народ, прозревая, отказывается сражаться за чуждые ему интересы, стремится сам строить свою судьбу. Роман принадлежит к значительным произведениям европейской литературы.
Милош Црнянский (1893—1977) известен советскому читателю по выходившему у нас двумя изданиями историческому роману «Переселение». «Роман о Лондоне» — тоже роман о переселении, о судьбах русской белой эмиграции. Но это и роман о верности человека себе самому и о сохраняемой, несмотря ни на что, верности России.
Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.
Повесть о рыбаках и их детях из каракалпакского аула Тербенбеса. События, происходящие в повести, относятся к 1921 году, когда рыбаки Аральского моря по призыву В. И. Ленина вышли в море на лов рыбы для голодающих Поволжья, чтобы своим самоотверженным трудом и интернациональной солидарностью помочь русским рабочим и крестьянам спасти молодую Республику Советов. Автор повести Галым Сейтназаров — современный каракалпакский прозаик и поэт. Ленинская тема — одна из главных в его творчестве. Известность среди читателей получила его поэма о В.
Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.
В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.
Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.
Из богатого наследия видного словенского писателя-реалиста Франце Бевка (1890—1970), основные темы творчества которого — историческое прошлое словенцев, подвергшихся национальному порабощению, расслоение крестьянства, борьба с фашизмом, в книгу вошли повести и рассказы разных лет.