Переселение. Том 2 - [71]

Он видел Катинку на маленькой деревянной скамеечке, с которой та не расставалась. Видел, как после смерти матери она сидит на ней часами и твердит: «Погляди, погляди, какие у нее синие губы». Когда в гроб положили отца, она пробралась и легла рядом с ним, чтоб их похоронили вместе, — так она его любила за доброту. Ее с трудом, рыдающую, оттащили от отца. И она долго продолжала кричать.

Самым удивительным было то, что, судя по его рассказам, он и в России видел Катинку такой, какой представлялась она ему в Токае. И эти воспоминания о ее детстве — незначительные, пустяковые, не заслуживающие внимания — привязывали теперь этого гордого человека к покойной жене гораздо крепче, чем воспоминания о том, как она, обнаженная, в пылу страсти, лежала в его объятиях, скрипя зубами от наслаждения. Стоило ему вообразить ее нимфой, берущей его за руку и бегом устремляющейся к постели, как тут же возникала г-жа Божич, бесстыжая, сумасшедшая г-жа Божич. Когда же он думал о детстве жены, то Евдокия обычно исчезала, и они оставались наедине. Малышка семенила за ним на своих крохотных детских ножках, а нагнав, обнимала ручонками и засыпала на его груди.

Случалось, рассказывал Павел, сон до того походил на явь, что, проснувшись, он еще чувствовал на себе ее холодную, как лед, дрожащую ручонку. И все эти сны были так живы, что он просыпался от того, что его кто-то звал. Он поднимал ночник, чтобы посмотреть на эти ручки. Слышал время от времени и детский смех, вскакивал и бежал, спотыкаясь, к окну отворить ставни или кидался к двери и внезапно встречался с Варварой, с глазами Варвары.

Анна, когда он в России впервые об этом рассказал, осенила себя крестным знамением.

А Павел продолжал утверждать, что все это он пережил, пережил в Токае. Но как только он зажигал свечу, он убеждался, что в комнате никого нет.

Так навсегда и осталось невыясненным, зачем Павел ходил вокруг дома, где жил Вишневский, и в кого в ту ночь там стреляли. Когда уже позже, в России, братья допытывались, было ли тогда при нем оружие, Павел лишь растерянно твердил, будто помнит только, что за голенищем у него был нож.

Ему и в голову не приходило, что двери будут заперты. Мучась бессонницей, он хотел непременно встретиться с Вишневским. В голове засело одно: Варвара сказала, что у нее начались какие-то боли в животе, что она убежала от Вишневского. Он сразу вспомнил свою покойную жену, умершую от родов. И решил, что Вишневский за свое злодеяние заплатит жизнью.

— Чудесные, прекрасные и радостные дни, — сказал Павел, — ждут тебя, Варвара. После долгих бед и страданий ты родишь.

А она ему на это сказала, что если родит мальчика, то наречет его Павлом. Это же, расставаясь, подтвердил ему и Петр.

Так оно и было на самом деле.

На заре в день отъезда, когда братья умывались во дворе, поливая друг другу из ведра, Петр объявил, что они с Варварой вчера решили назвать ребенка, если родится мальчик, Павлом.

Почтмейстер Хурка пришел к ним на рассвете и сообщил, что Вишневский куда-то уехал и неизвестно, когда вернется. Что искать его — напрасный труд. Что же касается бочонков с вином, то Вишневский пошлет их с другим. Не с Петром.

Около полудня упомянутого дня Петр и Павел расстались неподалеку от околицы Токая. У первого деревянного моста на уходившей в долину дороге. Долина эта постепенно поднималась вверх, извиваясь между горами.

Хурка привел Петру того же проводника, который сопровождал Юрата через Дуклю и дальше в Ярослав. Петр ехал в роскошных экипажах, доверху нагруженных сундуками, мешками и всякой утварью.

Кучеров было трое, все люди сенатора Стритцеского. И двое гусаров. Оба — из Хртковиц.

Недомогание Варвары просто убивало Петра — он осунулся за один день так, словно горевал целый год. Правда, он пытался беспечно улыбаться, но признался Павлу, что у него душа замирает, как только ему приходит в голову, что жена больна и что тесть проклял его в пылу яростной ссоры. А вспоминает он об этом в непогоду, грозу, на каждом пароме, у каждой реки, всякий раз, когда Варвара вдруг побледнеет. Вот оно как!

— Ты, каланча, — говорил он Павлу, — сам смотри как и что. Мне кажется, что лежащий перед нами путь мы легко одолеем, да и ты тоже, если только переберешься через два потока раньше, чем они вздуются. Увидишь чудную, зеленую долину, она напоминает Цер, называется река, как говорит Хурка, Ондава. Вдоль дороги течет речка, прозрачная и чистая как слеза. Еду я в твердой памяти — не себя, а жены и ребенка ради. Там, где Соломон Куртич прошел, пройдем, наверно, и мы. Хотя все прочее — темна вода во облацех. Вот так! Но от цели не откажусь.

Варвара выглядывала из экипажа, закутанная в свое шелковое одеяло, которое она захватила с собой и в Россию, и старалась понять, о чем говорят муж и Павел, но не могла. Ее красивое лицо было бледно, из-под под завязанного под подбородком шелкового платка поблескивали в лучах солнца огненно-рыжие волосы. Она не спускала глаз с Павла, не вмешиваясь в мужской разговор.

Ее большие зеленые глаза горели. Когда рыдван наклонялся набок, в них появлялся испуг.

В те дни она просто с ума сходила от страха, что выкинет.