Пересечение - [163]

Когда все ушли, он выбрался из-под дивана, поставил на постель передние лапы и заглянул хозяйке в лицо. И она, уже в полудреме после укола, приоткрыла глаза и ответила на его преданный взгляд: "Все в порядке, Брем, я буду спать…"

Она заснула спокойно, потому что возле нее был Брем, а он лег на коврик и стал ждать Наташу, прислушиваясь к дыханию Марии Тихоновны. Иногда он поднимался, ставил на постель мохнатые лапы, смотрел, как она спит, и тихо возвращался на место. В три часа он молча и быстро выбежал в коридор навстречу Наташе и так же молча и быстро повел ее к Марии Тихоновне…

Почти два месяца хозяйка пролежала в постели, и Брем нес бессменную вахту: дремал, когда спала она, смирно сидел в ногах, когда она читала, помахивал хвостом, повизгивал и ворчал, отвечая на всевозможные ее рассуждения, слушал вместе с ней радио, а по вечерам смотрел телевизор. Нельзя сказать, что все это ему нравилось, что он полюбил, например, телевизор, как некоторые другие собаки. Ничего подобного! Ему по-прежнему хотелось бегать по собачьей площадке, знакомиться, ссориться и мириться с другими псами, нюхать снег и чужие следы, а главное — драться с Шуркой, но Мария Тихоновна попала в беду, и он оставался с нею. Никто его этому не учил, никто ни к чему не призывал, откуда-то Брем сам знал это, он это почувствовал в тот страшный миг, когда хозяйка застыла на лестнице и он завыл и залаял, призывая на помощь.

Он болел вместе с Марией Тихоновной, уставая ужасно. Так же, как она, неподвижно и тихо лежал он в спальне и отлучался лишь для того, чтобы попить воды из своей белой мисочки. Зато когда появлялась Наташа, Брем начинал носиться по комнате, нервно лаять и хватать ее за ноги, он тащил к ней свою любимую игрушку — голубого резинового зайца — и требовал немедленно с ним играть, вне себя от радости он прыгал выше и выше, еще выше, отрываясь от пола мгновенно и без разбега, сразу, как вертолетик, — лапы и хвост лихо взлетали над покрытым клеенкой столом. Сдав дежурство, Брем снова становился молодым сильным псом, обуреваемым жаждой жизни. Он буквально волочил Наташу к собачьей площадке, поскуливая от нетерпения, ждал, когда отцепит она поводок, и тогда кидался в бой, в яростную потасовку.

Потом они возвращались домой. Наташа, подвязав лентой длинные волосы, гремела ложками и кастрюлями: готовился ужин. Брем получал мозговую косточку, самое вкусное, что есть на свете, тут же тащил добычу к дивану — там, рядом с бабушкой, уже сидела Наташа, — и они втроем ужинали. На него ворчали лишь для порядка: "Ну зачем ты ее принес?" На самом деле они любили провести вечер вместе. Перед тем, как сесть за уроки, Наташа ласкала Брема.

— Откуда ты у нас такой умный? — спрашивала она, поставив его перед собой на задние лапы. — Такой красивый, великолепный, такой великий пес — самый умный на всей земле, в Галактике и системе Галактик… — Наташа просто жила астрономией, верила, что скоро будет изучать звездное небо всерьез, в университете.

— Ну уж, даже в системе, — сомневалась Мария Тихоновна.

А Брем деликатно от Наташи высвобождался: что за глупости, в самом деле, стоять на двух лапах, когда у него есть четыре?

— Нет, бабуль, вот скажи, ведь правда, он очень умный?

— Правда, правда, — посмеивалась бабушка. — Все дворняги такие: в сто раз умнее породистых…

В душе Мария Тихоновна тоже гордилась Бремом, тоже считала его и красивым, и умным.

— Он не дворняга, — возражала Наташа. — Его мать наполовину болонка…

Брем лежал у ее ног в классической собачьей позе — вытянув передние лапы, высоко и гордо держа голову, лежал и слушал себе похвалы.

Настала весна, и Мария Тихоновна наконец выздоровела. Купили плитку, чтобы не дышать газом, в доме снова запахло вкусным. Днем Мария Тихоновна, сидя на табурете, чистила лук и картошку, а Брем лежал на солнечном горячем пятне и благодушно за ней наблюдал, сделав маленькие, сонные глазки.

— Вот придет Наташа, и будем обедать, — говорила Мария Тихоновна, — а уж потом вы отправитесь погулять. А вечером, молодой человек, придется вам искупаться: ничего не поделаешь, братец, весна, грязно на улице.

Брем слушал знакомый голос и щурился от удовольствия, оттого что в голосе том нет уже печали и слабости. Против купания он, в общем, не возражал, но любил принимать обиженный вид, когда Наташа мылила его шерстку, быстро и ловко окатывала теплой водой из душа, вытирала махровым полотенцем. Брем тогда вырывался и на нее рычал, а вырвавшись, начинал крутиться на месте, гоняясь за пушистым после купания хвостом, давая понять, что недоволен.

В апреле Мария Тихоновна стала сама гулять с Бремом. Он шагал рядом с ней степенно и важно, аккуратно переступая лапками-бурочками, он и поводок не тянул, чтобы не утомлять Марию Тихоновну. Но все его понимание, весь ум и такт улетучивались мгновенно, как только он видел Шурку. Мария Тихоновна тут же выпускала поводок: все равно Брема было не удержать. Гена, если успевал, хватал Шурку на руки и высоко поднимал над землей. Но он успевал не всегда: враги летели навстречу друг другу как одержимые, подлетали и схватывались в жарком сражении равных.