Пересечение - [159]

— Так ведь жена… Она присмотрит…

Дмитрий Михайлович снова начинает рассказывать о себе, о Татьяне Федоровне, зачем-то хвалит свой дом — какой он просторный и светлый. Он говорит, говорит, а из угла не отрываясь смотрят на него детские большие глаза.

— Я боюсь одна, — дождавшись паузы, шепчет Ира.

— Мам, пусть она поспит у нас, — испуганно вступается за подружку Света и крепче сжимает Ирину руку.

— А то как же! — восклицает Ефросинья Ивановна. — Неужто здесь бросим?

Она подходит к Ире, проводит рукой по ее опущенной голове.

— Поспишь сегодня у нас? Со Светой, вальтом. Во сне не брыкаешься?

— Зачем со Светой? — это уже Пелагея Ильинична. — У меня место есть, на диване…

— Вы не возражаете, если кто-нибудь съездит к вам, прямо сейчас, посмотрит, как там Аленка? — вежливо предлагает Вера Павловна и краснеет. — Могу, например, я.

— Верно, верно, — подхватывает Ефросинья Ивановна, — надо взглянуть, уж вы не сердитесь. И Борис с вами, Верочка, вдвоем веселее.

— Если товарищ не возражает… — откашливается Борис Васильевич.

— Конечно, я понимаю, — торопливо соглашается Дмитрий Михайлович, хотя ничего он не понимает: кто такие все эти люди? Кто они для Иры с Аленкой?

В тот вечер они долго сидят за столом в старом деревянном доме. Вера Павловна рассказывает об Аленке с Ирой, об их матери, несчастной Анечке, а Борис Васильевич, если что не так, ее поправляет. Впервые при посторонних Татьяна Федоровна достает из шкатулки фотографии мужа и сына, а Дмитрий Михайлович, волнуясь, горюя, — детские рисунки Саши.

Рвутся в бой танки с красными звездами на зеленой броне, падает самолет, сбитый врагами… Дмитрий Михайлович смотрит и смотрит на черный траурный шлейф, застилающий небо: мальчик предвидел свою судьбу, оставил о ней отцу вечную память.

Расстаются далеко за полночь. Гости уходят домой, совершенно за Аленку спокойные: действительно лучше один раз увидеть…

— Пусть отоспится, — великодушно решает Вера Павловна, — бог с ней, со школой. Надо восстанавливать силы, это я как врач говорю.

— Значит, Ирочка завтра приедет к нам, хорошо? — прощаясь на крыльце, еще раз для верности спрашивает Татьяна Федоровна. — Я отпрошусь с работы, я обед хороший сготовлю… И скрипку свою пусть захватит, тут и позанимается, у нас места много…

Потом, когда обе выросли, когда Аленка стала учительницей, а Ира детским врачом, когда разъехались они со своими семьями по городам, а встретились на семидесятилетии Дмитрия Михайловича, Аленка уверяла сестру, что в эту снежную ночь и решилась дальнейшая их судьба. В эту, а не полгода спустя, когда после всяких сложностей и долгих переговоров, в которых принимал участие весь коридор, решено было отпустить сестер насовсем в домик у Волги: все равно с утра до ночи они там пропадали.

А тут и квартиры стали людям давать. В разных концах большого города оказались тетя Фрося и Вера Павловна, бывшая фронтовичка Наташа и старенькая Пелагея Ильинична, которая так любила купать малышей в большом деревянном корыте — всех малышей, по очереди. А Борис Васильевич умер, в одночасье умер, от сердца, и тетя Фрося рыдала, когда ей дали квартиру: не хотела жить без соседей. Да и Света всплакнула, потому что как раз влюбилась в Витальку из угловой, а тут уезжать…

— Правда, Ира, правда, — уверяла сестру Аленка. — Сквозь сон я все слышала: как они говорили о сыновьях и о нас с тобой — что нас нельзя разлучать, — о судьбе, о войне — столько сирот… Дмитрий Михайлович тогда и сказал: "Возьмем, Таня, девочек, если окажемся им нужны?" А Татьяна Федоровна сказала, что сама все время об этом думает.

— Ох и фантазерка ты, Ленка, — снисходительно смеялась Ира, привычно чувствуя себя старшей. — Ни капельки не изменилась! Не могла ты этого слышать, потому что спала. И запомнить этого не могла.

— А вот запомнила! — защищалась Аленка, встряхивая пушистыми, как у матери, волосами. — Володя, скажи, ведь правда у меня хорошая память?

Володя, летчик гражданской авиации, в щегольском, с погончиками кителе, влюбленно смотрел на жену и подтверждал, что да, память чудесная.

— А ты-то откуда знаешь? — поддразнила его Ира.

— Да будет вам, девочки, — добродушно сказал Дмитрий Михайлович, захмелевший от бокала шампанского, вороха телеграмм, огромного букета из театра и грамоты от Дворца пионеров. — Экие вы спорщицы, да, Танюша? Я и сам не помню, когда мы вас взяли в дочки, теперь кажется, что так было всегда…

Поздно вечером, почти ночью, уложив спать стариков, они, конечно, пошли на Волгу. За эти годы отстроили великолепную набережную, на длинных, вдоль всего города пляжах стояли грибки и разноцветные раздевалки, на той стороне, где раньше были огороды, вырос большой поселок. А в остальном Волга осталась прежней — могучая, широченная в этих краях река, ее особенный какой-то запах и плеск, далекие, в огнях, пароходы. И вода была теплой и шелковой, как во времена их детства.

— Помнишь Фросю? А Пелагею Ильиничну? — спросила Ира, расчесывая влажные волосы. — Как она малышню купала… Хотя ты тогда была маленькой.

— Как купала — не помню, — призналась Аленка. — А как Фрося провожала нас в школу и велела надевать галоши, помню прекрасно… Смотри, сколько огней на той стороне. Съездим завтра, посмотрим поселок?