Пересечение - [158]

— Честное слово… Ну вот мы и пришли! Сейчас нас с тобой покормят, а потом мы посмотрим роль — ты уж нас выручай, хорошо?

Оранжевый абажур над круглым столом, фаянсовая белая супница, фотографии и афиши, таинственно всплывающие из полутьмы, — все видится смутно, неясно, сквозь двигающийся, наваливающийся на Аленку сон. Она сидит на диване, и глаза ее закрываются сами собой. Даже в собственной комнате не чувствует она себя так спокойно: дома страшно без мамы. Усыпляюще тикают ходики, за окном бесшумно хлопьями валит снег, женский голос доносится как сквозь вату:

— Смотри, Митя, какой снегопад.

Чьи-то руки кладут ей подушку под голову, поднимаю на диван ее ноги, укутывают пушистым пледом. Руки ласковые и теплые, почти как у мамы.

— Поищи, Митя, в тетрадке, у тебя же есть адрес. Надо предупредить, а то там, наверное, беспокоятся, — последнее, что слышит, засыпая, Аленка.

— Нет, — бормочет она через силу, — никто там не беспокоится.

— Ну уж никто, — ворчит в ответ Дмитрий Михайлович, — так не бывает.

Но Аленка уже спит.

Дмитрий Михайлович едет в трамвае на другой конец заносимого снегом города. Кондуктор, закутанная в клетчатый платок, с большой старой сумкой, с катушками билетов на толстом ремне простужено выкрикивает остановки, дергает за старую, с бахромой, веревку, с легким звоном отправляя промерзший трамвай, они подолгу ждут, пока расчистят пути, — давно не было такого сильного снегопада! Пассажиры беззлобно бранят снег, а заодно и трамвайные власти с их всегдашней растерянностью перед стихией, и только Дмитрий Михайлович стоит молчаливо и безучастно.

Он думает о спящей в его доме девочке, думает с давно забытой нежностью, он вспоминает сына — того, маленького, увезенного от него навеки, потом опять видит Аленку, свернувшуюся на диване клубочком. Думы странным образом переплетаются, чем-то нерасторжимо связаны, и заслоняет их взволнованное лицо Тани.

— С богом, Митенька, с богом, — шепчет она, оглядываясь на Аленку. Верхний свет погашен, у дивана горит ночник, чтобы девочка, если проснется, не испугалась. — Ты же смотри, Митенька, ты скажи, что, мол, устала, переночует у нас, пусть не волнуются. Ничего, если и школу пропустит.

И вот он едет, не зная толком куда и к кому, с кем она там живет — с тетей, с бабушкой? Вдруг они на него рассердятся? Дмитрий Михайлович сам знает, что робок, от грубостей — обычных, другие и не заметят — совершенно теряется. В длинном коридоре он не сразу находит Аленкину комнату. Робко стучит, но его не слышат, потому что в комнате кто-то играет на скрипке. Тогда, поколебавшись, Дмитрий Михайлович открывает дверь и входит.

Стол, стулья, диван, две кровати в алькове, над диваном размытая фотография со штампом в углу — отклеили с паспорта, увеличили. Молодая женщина смотрит вошедшему прямо в глаза, брови страдальчески сведены, будто знает заранее о своей судьбе. А у кровати играет на скрипке девочка, косы чуть не до пояса, нога отбивает такт. Она чувствует чужой взгляд и, опустив смычок, поворачивается. Старше Аленки, выше и крепче, но очень похожа: та же пустота, та же усталость, взрослая усталость в глазах. "Какая печаль… Никакой грим такую не сделает…" — механически отмечает Дмитрий Михайлович.

— Я и не знал, что у Аленушки есть сестра, — мягко говорит он. — Ты ведь сестра, правда? Тебя как зовут?

— Ира.

— Ты в каком классе?

— В шестом… А где Аленка? Тетя Фрося волнуется…

При упоминании о какой-то тете Дмитрий Михайлович пугается.

— Понимаешь, какое дело… Иду с репетиции, вижу — знакомая девочка, приходила к нам, во Дворец… Бредет куда-то совсем одна…

Но тут распахивается настежь дверь, в комнату врывается невысокая плотная женщина, за ней — встревоженный чем-то мужчина.

— Вы кто такой? — сразу подступает она к Дмитрию Михайловичу. — Что вам здесь нужно?

— Я Леночкин преподаватель, — старается казаться уверенным Дмитрий Михайлович, — то есть не совсем, конечно… Вообще я актер…

— Акте-е-р… — тянет женщина подозрительно, и Дмитрий Михайлович обижается.

— Да, актер, а что? Что здесь такого? А вы, наверное, их тетя?

"Эх, надо было Таню послать…"

— Вот что, давайте знакомиться, — решительно вмешивается мужчина и протягивает Дмитрию Михайловичу руку. — Борис Васильевич, а это моя жена — Ефросинья Ивановна.

Снова открывается дверь, входят еще три женщины, и с ними девочка. Она проскальзывает между взрослыми к Ире, становится с нею рядом, берет за руку. Дмитрий Михайлович понимает, что рассказывать надо всем, потому что все здесь каким-то образом к сестрам причастны. И он рассказывает, зачем-то достает документы — хорошо, что оказались с собой, есть даже партийный билет, потому что в театре сегодня собирали взносы.

Как ни странно, сам вид документов действует успокаивающе. Впрочем, Борис Васильевич паспорт берет и внимательно изучает, остальные стоят молча и ждут.

— Ну ладно. — Он возвращает паспорт Дмитрию Михайловичу. — Значит, хотите, чтобы она ходила во Дворец пионеров?

— Да погоди ты, Боря, — не выдерживает Ефросинья Ивановна, — при чем тут Дворец? Как мы ее ночевать-то отпустим? Все-таки чужой человек, мы вас не знаем…