Пересечение - [156]

— Дай-ка. — Борис Васильевич берет бумажку и читает по слогам длинное, никому из них не известное слово — "пенициллин"… — Ну что ж, надо достать.

И все посмотрели на Веру Павловну, глазного врача.

— Я попробую, — сказала она и встала. — Я поговорю у нас в клинике.

— Вы понимаете, о чем просите?

Сергей Львович, главврач, покинул свое удобное кресло и, негодуя, бегает по кабинету. Вера Павловна сидит, опустив глаза, но не уходит: пусть прокричится. Они работают вместе не первый год, она знает — надо ему покричать и повозмущаться, потом он начнет действовать.

— Нет же его еще, практически нет! Лимит на пенициллин строжайший, и я не имею права… Да и где я его возьму, в нашей-то клинике?

— Девочек жалко, — дождавшись паузы, тихо говорит Вера Павловна, — и Аню…

— Какую еще Аню? — Он останавливается с разбегу и смотрит на нее, нахмурившись, недоуменно.

— Которая умирает… Она одна их растит. Ирочка даже на скрипке играет.

— Да при чем тут скрипка? — снова взрывается Сергей Львович, но думает уже, думает, Вера Павловна видит. — Отец погиб, что ли?

— Не знаю, — пугается Вера Павловна, — наверное…

Правду сказать не решается, да и не знает она всей правды.

Но Сергея Львовича ответ ее нисколько не занимает, он его и не слышит: ищет, к кому обратиться за помощью, чтоб вернее всего.

— Может, позвонить в здравотдел? — осторожно помогает ему Вера Павловна.

— А позвоню, что скажу?

— Что остаются двое сирот, никого на свете…

— Ах, Верочка, сирот сейчас миллионы!

Вера Павловна терпеливо вздыхает, снова опускает глаза: без пенициллина она не уйдет. Да и он, старый заслуженный врач, не может уже ее отпустить — там, за мостом, в инфекционной больнице, умирает неизвестная ему Аня, остаются двое детей, пенициллин — последняя, единственная надежда. Лимит… Так он как раз для таких случаев! Сергей Львович садится в кресло и набирает номер — первый из тех, что предстоит ему сегодня набрать.

Звонок, звонок, еще звонок — по цепочке, сверху и донизу. Наконец заветная бумажка с адресами и телефонами у Веры Павловны в руках.

В один конец города — за рецептом, в другой — за самой главной, второй подписью, снова туда, где была, — за драгоценными маленькими пилюлями. Вечером измученная Вера Павловна одолевает последнее препятствие — длиннющий железнодорожный мост, отделяющий инфекционную больницу от города. А в больнице ей говорят, что Анна Петровна два часа назад скончалась.

9

Дожди идут днем и ночью — тяжелые, обложные. Не было в этом году бабьего лета, не было печальных и светлых дней. Сразу дожди, холода… И в день похорон — дождь с самой ночи. Дождь по дороге на кладбище, и когда хоронили — дождь, и когда ехали обратно — дождь и дождь без конца.

Тетя Фрося держала девочек за руки, от себя не отпускала, словно боялась их потерять, и плакала, плакала, корила себя, что поздно хватилась, поздно поехала в инфекционку. Вера Павловна с Пелагеей Ильиничной остались дома: пекли блины на поминки — у кого сохранилось с последней выдачи, тот и отдал свою муку бедной Анечке. Вера Павловна мучилась тоже: эти несчастные два часа не давали покоя. Бегала по городу, ждала, как дура, трамваев, надо было ловить такси…

— Какое такси, — пыталась образумить ее Пелагея Ильинична, — где ты его найдешь?

— Люди ловят служебные, — не принимала утешений Вера Павловна, — а я не умею, мне и в голову не пришло. Не привыкли мы, тетя Паша, к роскоши.

Пелагея Ильинична хотела еще возражать — понимала, что надо, что Верочка возражений ждет, — но, посмотрев в окно, увидела Фросю и девочек, всех соседей.

— Приехали, — засуетилась она, — как раз мы с тобой поспели…

До самого вечера все тесно сидели за длинным столом, составленным из отдельных кухонных столиков, сидели и поминали Анну Петровну, давали друг другу слово как-никак, а сестер вырастить, если надо, так и удочерить.

— Ты, Борь, узнай, куда пойти, к кому обратиться, — наставляла тетя Фрося мужа, единственного кроме старика Евсеича в коридоре мужчину. — Удочерим, чего там, пусть Анечка спит спокойно.

Борис Васильевич молча кивал, курил самокрутки, подливал в граненые стаканы водку.

— Ты ж, Ира, смотри скрипку-то не бросай, — волновалась раскрасневшаяся тетя Фрося. — Мама говорила, слух у тебя какой-то особенный, значит, играй!

В свое время женщины осуждали Аню — у самой ни плаща, ни пальто приличного нет, а она скрипки тут покупает, в свое время женщины сердились на Иру — пиликает целыми вечерами, как комар пищит, действует всем на нервы, — но теперь соседки дружно поддержали Фросю.

— А что, будет у нас своя музыкантша! Придем на концерт, а Ирочка в длинном платье… Как мать задумала, так пусть и будет! Выпьем, бабоньки, за ее светлую Душу…

Все пили не чокаясь, а во главе стола стояла пустая тарелка, и на ней кусок хлеба и рюмка — для той, которой ‘ здесь уже не было, но которая вроде бы все видела и все знала — так сказала тетя Фрося Ире с Аленкой.

10

Аленка бредет по улице, опустив голову, гонит перед собой льдышку. Домой идти неохота: Ира еще в музыкалке, а со Светой они поссорились. Светка вообще теперь ими командует, хотя тетя Фрося их защищает, а дочку бранит. Но тетя Фрося приходит домой только вечером. Была бы мама жива…