Пересечение - [155]

Аленка, не мигая, смотрит на лампу и мечтает, мечтает… А у нее дома — такая беда.

8

Мама лежит на постели багровая, с чужим одутловатым лицом. Губы сухие, глаза блестят, волосы липкими прядями разбросаны по подушке.

— Петя, а как же мы? Как же девочки, Петя?

— Бредит…

Ефросинья Ивановна, ближняя их соседка, подпершись, сидит у дивана, жалостливо смотрит на мать. Ира испуганно замерла у окна. Дверь без конца отворяется, входят-выходят соседки.

— Ну, что?

— Сейчас будет.

Борис Васильевич, муж тети Фроси, сбегал уже в аптеку и вызвал оттуда "скорую".

— А-а-а, явилась, — хмуро бросает Аленке всегда такая ясная, добрая тетя Фрося, — ступай к нам, поешь чего-нибудь.

— Не хочу…

— Ступай, говорят, — топает ногой тетя Фрося, и Аленка пятится к двери.

В соседней комнате она с трудом глотает остывшее уже пюре, запивает пюре тоже холодным чаем. Света, тети Фросина дочка, о чем-то спрашивает, но Аленка не отвечает: она прислушивается к шагам в коридоре — когда же придет врач? Соседки ходят и ходят, и все к ним, к матери, слышно, как отворяется-затворяется дверь.

Что-то происходит с Аленкой: перед глазами стоит еще деревянный струганный стол под старой липой, на столе самовар, лампа, тихая женщина наливает чай… Но это было так бесконечно давно, может, не было вовсе, а приснился Аленке сон или читала она книгу. Все растворилось в страхе, съежилось и поблекло, стало маленьким и далеким, как в перевернутом бинокле, который тогда, в театре, дала ей мама, Аленка посмотрела в оконца и увидела далеко-далеко крошечную сцену, а на ней кукольные фигурки актеров…

Она встает и, не понимая, что там говорит Света, идет к маме. Мамины руки шевелятся без устали, бегают беспокойно по одеялу — что-то ищут и никак не могут найти, — голова мотается по подушке — к стене, от стены, снова к стене.

— Петя, Петенька, какая тоска…

— Аня, милая, выпей водички, авось полегчает…

Тетя Фрося наклоняется над матерью, поднимает ей голову вместе с подушкой, подносит к губам чашку с водой:

— Попей, Анечка…

Но зубы стиснуты, губы сжаты, вода проливается на подушку. Фрося растерянно глядит на соседок.

— Давай переверну, — приходит на помощь Пелагея Ильинична.

Она переворачивает и взбивает подушку, горько вздыхает:

— Господи, жар-то какой! Укатали сивку крутые горки…

От этих непонятных и страшных слов Аленка тоненько плачет, и, тут же, только громче, начинает плакать Ира.

— Цыц вы, кликуши! — Борис Васильевич сердито усмотрит на Пелагею Ильиничну, неловко гладит Аленку по голове. — Ну чего вы, чего? Ну, заболела мать, вылечат! Приедет доктор и вылечит… Коли надо, так и в больницу… А вы тут с нами, у нас, верно, Фрося?

— Господи, да а как же? — машет рукою Фрося и тоже всхлипывает.

А у матери оказался сыпняк, и ее увезли в больницу, далеко-далеко, на край города, за железнодорожный мост, а в коридоре сделали дезинфекцию. Ира с Аленкой остались с соседями, ни с кем и со всеми, хотя главной была все-таки тетя Фрося.

— Девочки, вставайте, — будил их кто-нибудь по утрам, а на общей кухне их уже ждал неизвестно кем приготовленный завтрак.

Они одевались, ели и нехотя плелись в школу: из-за карантина безнадежно все запустили, да и не хотелось им заниматься, школа казалась теперь такой ерундой!

— Ира, Аленка, — догоняла их тетя Фрося, — сколько раз говорить: перед уходом показывайтесь! Ну вот, так и знала! А галоши где? Осень на дворе, дождь. Не хватало еще, чтоб вы заболели! Ну-ка, живо — галоши и шарф!

Приходилось возвращаться, надевать тяжелые галоши, обматывать вокруг шеи под тети Фросиным суровым взглядом длинный унылый шарф.

— Девочки, обедать! — встречали их после школы, и они обедали на той же кухне, не очень зная, кто их сегодня кормит, разве кто-нибудь спрашивал с особой придирчивостью, как им борщ, как лапша?

По субботам тетя Фрося брала их с собою в баню — собирались долго и обстоятельно, со своими тазами, мочалками, — по воскресеньям они ходили к маме, в больницу. Ира несла бидон с киселем или бульоном, Аленка — бутылки с минеральной водой, а главное — листок с вопросами, который тетя Фрося старательно заталкивала ей в варежку.

— Смотри, Аленушка, не забудь, а ты, Ирочка, проследи — ты ведь старшая! Там все записано, пусть скажут, какая температура, что принести, может, фрукты? Сходи у, тогда на базар, купим, чего там…

Фруктов в магазинах города не было, на базаре драли по двадцатке за килограмм, и покупали фрукты в основном для больных, зорко следя за весами, чтоб не обвесили.

Дежурная нянечка, шевеля губами, читала листок, вписывала красным карандашом температуру, почему-то сердилась:

— Фрукты… Какие там фрукты… Совсем без понятия… Отец погиб, что ли? Никого, что ли, нету? Ну-ну, авось выберется…

На третье воскресенье — у них как раз кончился карантин — тетя Фрося повязалась крест-накрест платком, велела девочкам сидеть дома и отправилась в больницу сама. Она вернулась поздно — кого-то долго ждала: воскресенье же, накричала на Иру с Аленкой, заодно и на Свету — они играли весь день в "дурака", — выгнала всех троих из комнаты и собрала у себя соседок.

— Помирает Аня-то, — сказала она, — воспаленье легких еще прикинулось. Врач говорит, осложнение, говорит, есть такое лекарство, новое, вот кабы оно… Я записала…