Переполненная чаша - [17]

А Дунай, говорила Катька, совсем даже не голубой. И никогда не был голубым. И не будет, естественно, потому что дно у реки песчаное и глинистое, а при таком дне голубизна невозможна. И вообще, круиз измотал Хорошилову: сплошная жара в тридцать пять градусов, тесная каюта на четверых, постоянная спешка. «Двадцать один день, — сказала она, — в мыле, как лошади!» После Дуная в запавших глазах Катьки разочарования не было — они загадочно блестели. «Влюбилась?» — спросила ее Грация. «Влюбилась. По новой. Как в первый раз».

Глава третья

1

Грация проснулась поздно. Отодвинув занавески, толкнула ладонью сразу обе створки окна. О том, что по улице прошло стадо, напоминала лишь густая смесь запахов: свежего навоза, парного молока и горького овечьего пота. Голос Егорыча и хлопанье кнута едва угадывались вдали.

Грация опустила взгляд на куст шиповника — и едва удержалась от слез: на земле, на траве образовалось легчайшее покрывало из белых и фиолетовых лепестков, и куст шиповника уже не радовал глаз свежестью и великолепием крупных цветов, так похожих на розы, а, обнажившись, агрессивно целился в разные стороны сотнями безобразных колючек. Только расцвел — и, на тебе, уже умирает.

Проводив мужа в Одессу, Юлия явилась на дачу в шикарных белых брюках, которые вызывающе обтягивали ее пышный зад. Встретив младшую дочь, Михановский осмотрел ее со всех сторон и, посмеиваясь, сказал: «От такой женщины не откажется ни один грузин. Не говоря уже о таксистах». Вроде бы одобрил. А через несколько минут Григорий Максимович неожиданно рассвирепел и, накаляясь от своего же крика, уже орал на весь гектар генеральского дачного участка: «Я кормлю ее! Я содержу ее мужа! Двоих сопляков она мне на шею повесила! Как в город уезжает, так из холодильника с собой все прет! Где ж ты деньги на белые штаны раздобыла? Зачем они тебе, белые штаны-то? Вот дура!»

«В чем же ты мне ходить прикажешь? — спросила, ничуть не испугавшись отцовского крика, Юлия. — У меня ведь муж молодой».

Она тоже была не старой, и нелепость ее ответа, очевидно, сразила Михановского. Он привык, что последнее слово — его. А тут неожиданно затих и пошел в дальний угол сада, к уборной, не поинтересовавшись, как обычно: «Кто тут хозяин?»

Антонина тоже вскоре приехала из города. Целый день Грация болтала с сестрицами, потом они опять умчались в Москву: начинался какой-то там международный кинофестиваль. А на смену девочкам прикатили пожилые гости — родственники Марьяны Леонидовны. Всю субботу и воскресенье до вечера не вылезали из-за стола. Ели, пили и хвастались: «У нас — круг! Нас не тронь!» Даже громогласный Михановский притих под общим напором, не накручивал на палец кудри и не задавал риторического вопроса: «Кто здесь хозяин?» И еще молчал старый человек по имени Ким, ждавший со дня на день жену и внуков из-под Киева. А Марьяна Леонидовна непрерывно смеялась. Она сама о себе говорила: «Я умею хорошо готовить салаты, хохотать и рыдать».

Обо всем этом, возвращаясь по вечерам в Пуховку, Грация сообщала далекой Катьке Хорошиловой. Ложилась в постель и телепатически беседовала с Катькой. Но даже ей, подруге и наперснице, она не могла рассказать  в с е  о Егорыче. Ни за что не призналась бы Катьке, что иногда ночью, чтобы уснуть, она думает о Дубровине и рисует его на покрытой неровным слоем известки стене, — и неожиданно из-за плеча Дубровина выглядывает, насмешливо раздувая ноздри, этот самый Егорыч. Года два назад Грация видела в Доме кино бразильский фильм «Два мужа донны Флоры». Там с молодой женщиной, недавно избавившейся от тягостного вдовства, происходило нечто подобное: из-за невостребованной кипучей страсти ей виделся, причем в самые неподходящие моменты ее новой семейной жизни, покойный супруг — пьяница и бабник, развратник, одним словом, по прозвищу Гуляка, от которого она натерпелась и оскорблений, и побоев. Но Дубровин-то не был ей мужем, а Егорыча она и вовсе не знала. Она даже не здоровалась с ним при случайных встречах на улице или в магазине. Верней, было так: пастух пялился на нее, а Грация, изображая легкой мимикой «Разве мы с вами знакомы?», проплывала мимо, руководствуясь правилами движения по экстерьеру. Лишь Катькину золотую цепочку поправляла при этом на чуток прикрытой для посторонних взоров груди.

Вообще, чтобы поскорей уснуть, Грация не считала ни слонов, ни тем более верблюдов, а почти всегда вспоминала что-нибудь хорошее и приятное. И Дубровин тоже нередко служил ей для этой цели. Только, изображая его на недавно побеленной стене, Грация представляла не нынешнего Дубровина, а прежнего, перед которым она еще не ставила ультиматум: или — или. Или ты уходишь от законной, или попробуй найти себе другую дурынду — довольно привлекательную, отнюдь не скучную в постели, при отдельной квартире, не обремененную родственниками, если не считать тетки, живущей, впрочем, вдали и вполне самостоятельно. Пожалуй, горевала Грация, я выбрала не то время для ультиматума — перед самым праздником, когда и без того напряженка по всем статьям. Но все равно она ни разу не пожалела, что поставила Дубровина перед выбором, потому что в последнее время он совершенно расслабился от полного отсутствия проблем, разве что не опустился, а ведь прежде, до того, как она получила однокомнатную, держал себя в струне, брился не какой-нибудь электрической бандурой, а изящным фирменным станочком «Жилетт» и в любви был изобретателен и, главное, старателен до одержимости, потому что неизвестно, где, когда, у кого они в ближайшее время выпросят ключи для уединения вдвоем, как, ухмыляясь, формулировала Катька Хорошилова.