Переписка. 1931–1970 - [38]

. Обычно я отмалчиваюсь, но иногда приходится что-нибудь сказать. Ведь все это, к сожалению, имеет практическое значение. Мне стараются сейчас противопоставить Гриба, Верцмана, Пинского⁴¹⁰, хотя в своих подражательных работах они были только послушными рупорами моих идей, учениками в буквальном, даже слишком буквальном смысле слова. Бывает, что приходится вспомнить превосходную новеллу Бальзака «3. Маркас»⁴¹¹, но Вы знаете отчасти мою жизнь – в ней было слишком много серьезного, чтобы можно было думать о таких, в конце концов, мелких и пошлых вещах, как научный приоритет, благодарность других, справедливая оценка личности. Не для этого мы живем.

Я рад был узнать из Вашего письма, что работа над «Онтологией» подвигается к концу²⁹⁹. С тех пор, как мы расстались, прошло уже больше четверти века. За это время Вы успели сделать очень много. Я тоже не остался на месте, даже в теоретическом отношении, хотя время было не всегда благоприятно для этого. Как я вижу из статей на онтологические темы, которые Вы дали мне прочесть, мы развивались каждый по-своему. Жаль, что я не могу довести до Вашего сведения выводы моего умственного труда за это время – у меня нет ничего написанного или, вернее, напечатанного. Мою «Онтологию», если можно так выразиться, я еще не начинал. Может быть, в ней будет что-нибудь интересное, если это когда-нибудь осуществится вообще, если это не мираж моего воображения. Кроме скелетов многочисленных лекций, у меня накопилось много записанного, но эскизного материала. Возможно, что мне придется оставить это в афористической форме. Мне чем-то неприятен этот путь, ибо на роль марксистского Ницше или Хайдеггера я претендовать не хочу. Боюсь только, что на строгую систематику уже не осталось времени.

Верю, что в какой-то точке наши пути снова сойдутся.

Ваш Мих. Лифшиц.

Мих. Лифшиц – А. Аггу >412 и Ф. Яношши >107

(по поводу смерти Д. Лукача, черновые варианты)⁴¹³

Москва, 22 июня 1971 г.

Дорогой Аттила!

Большое спасибо за письмо, в котором вы описываете последние дни нашего старика. Я плакал, читая эти слова, хотя в жизни такого со мной не бывает.

То, что перед смертью он был уже не философом, а только «усталым стариком», еще больше тронуло меня, потому что это свойственно человеку. Быть философом – хорошо. Но быть всегда философом – глупое чванство. Вся философия держится на тонкой прокладке, в которую входят и легкие, и сердце, словом, кусок жалкой материи. Природа и люди всегда могут довести его до полного изнеможения. Я знал настоящих героев, которые, увы, не выдерживали своей философии до конца. И если даже кто-нибудь торжествует над всем, как факир, то это ведь тоже только игра природы. Есть люди, способные есть стекло, есть истерички, которые могут выдержать испытание каленым железом, средневековый «божий суд». Гордиться здесь особенно нечем. Это – не человечно. Жаль мне только, что старик не мог умереть на руках у Гертруд, которая его так любила и была постоянной опорой и компасом его жизни. Смерти бояться нечего – это доказал Эпикур. Но он не заметил, что боятся люди больше всего не смерти, а умирания. То, что Jeder stirbt fuer sich allein[41], не совсем точно. Существует ведь русская поговорка «на миру и смерть красна». Таковы, дорогой Атилл, мои небольшие размышления по поводу ars moriendi[42].

Я совершенно согласен с Вами в том, что смерть Лукача будет началом новой волны его всемирной славы, которую, впрочем, он имел и без того. Волна откликов на это событие во всем мире очень велика. Буржуазная печать и радио, конечно, старается сделать свое коварное дело – посеять недоверие к его памяти в социалистических странах. Мне понравился некролог Вюрмсера в «Юманите», озаглавленный «Верность», но статья этого бывшего прихвостня Гароди – Жиссельбрехта, конечно, гадость. В «Унита» тоже говорят что-то кислое по поводу догматизма Лукача или, во всяком случае, по поводу того, что они считают у него немного old fashioned [43]. Глядя на то, как развиваются события в Италии, я хотел бы быть лучше догматиком, чем авангардистом, способствующим подъему новой волны фашизма. Самый опасный вид догматизма в наши дни это раскол передовых новаторов с «обывателем». Я скорее на стороне последнего. Если он становится реакционным – это вина тех, которые считают себя слишком передовыми, чтобы развивать здоровое народное начало в лучшую сторону и, пугая, отдают обывателя в руки правых. Не поняли, видно, ни «Что делать?», ни «Детскую болезнь» Ленина, а жаль – потому что дело становится серьезным.

<… > Прошу Вас передать Ферри Яношши небольшое письмецо, которое я вложил в этот конверт.

Ваш

Дорогой Ферри!

Позвольте в этот тяжелый момент выразить Вам мое искреннее участие. Если история делает людей, то она сделала Вашего отца как надо. Чем бы она была без таких, как он? Мне не нужно писать, что имя его не будет забыто, а влияние на все лучшее в мире будет с каждым годом расти. Вы знаете это так же, как и я. К сожалению, все это не устраняет человеческой стороны нашего горя.

Хотя обстоятельства надолго разъединили меня с моим дорогим другом, его образ всегда оставался у меня в душе. Мы часто вспоминаем его изречения, его своеобразный юмор, и особенно ту мудрую простоту, с которой он всегда встречал удивительные повороты судьбы. Вот человек, который действительно умел смотреть не только на чужую, но и на собственную жизнь исторически!