Перемирие - [89]

— Но ведь здесь Karge, а не горсты, — сказала я. О культе Черной луны мне приходилось слышать, не зря же я держала в своей команде троих горстов, я немало наслушалась от них рассказов про Черную луну и Черную воду, про тайны женщин-летучих мышей, про святилища, где женщины любят женщин, отвергая мужчин, и много еще всякого, что только может породить бурная фантазия кочевников.

— Это не Karge, тцаль, не Lee Karge, это gorste Atavio.

— Кто? — удивилась я.

— Ну, я не знаю, как по-вашему сказать.

Я отвернулась от гобелена и присела на спинку маленькой каменной кроватки. Веклинг стоял, по обыкновению заложив большие пальцы за пояс, и слегка улыбался.

— Фу, от сердца отлегло, — сказал он, — Я, и правда, думал, что это Karge.

— Так кто же это?

— Горсты.

— С красными глазами? Что, объевшиеся поганок?

— У тебя в команде было три горста, ты, что, никогда не слышала о gorste Atavio?

— Может, я и слышала, но я не понимаю, когда ты их так называешь. Про Черную-то луну я слышала…. Но зато я не знала, что горсты жили в глубокой пустыне.

— Да нет, — сказал веклинг, присаживаясь рядом со мной, — Да подвинься ты, — я послушно подвинулась, — Да нет, они не жили там, то есть горсты там не жили, там жили gorste Atavio, эти женщины, они были вроде… ну, как это называется, тцаль?

— Священнослужителей?

— Ну, да, что-то вроде. Совершали обряды и все такое.

— Почему у них глаза такие? Я никогда не видела Lee Karge, но ведь даже ты спутал. Правда, это не нарисовано, а выткано. Хотя качество поразительное, согласись.

— Это точно, — пробормотал он, — Я был как-то в святилище Черной луны, в действующем, на вашем берегу. По молодости, знаешь, — добавил он, криво усмехнувшись, — Глаза у них красные, но не такие, как у нас. У них зрачок виден, и радужка видна. У них, знаешь, будто пленка надето на глаз, на человеческий глаз просто будто что-то надето сверху.

— Может, так и есть, — сказала я.

— Ну, может…. А то мне как-то не по себе стало.

— Да, — сказала я, поднимая голову и прислушиваясь к шагам, которые я слышала не физическим, а внутренним слухом, — Я тоже.

На завтрак у нас были три птицы, немного похожие на чаек. Дарсай умудрился сбить их камнями — у меня бы так точно не вышло. После горячей еды всех потянуло ко сну; мы сидели в какой-то комнате на полу вокруг сундука и, вывалив все на пол, вяло перебирали вещи, у которых не осталось хозяев. О гобеленах мы дарсаю ничего не сказали. Честно говоря, после еды я совсем забыла об этом.

Мы сидели и перебирали эти вещи. Детские книжки с пожелтевшими картинками, фотографии в рамках, серые туфли без каблуков, серый плащ с оторвавшейся пряжкой. Из-под груды смятых пожелтевших листов я вытащила сэнтан. Я повертела его в руках, взяла аккорд.

— Ты умеешь играть на этой штуке? — спросил веклинг.

— Немного.

— Может, ты споешь что-нибудь? У тебя приятный голос, тцаль. Я слышал, как ты пела тому пареньку.

— Оттису? Так, что, мне действительно спеть? — я вопросительно взглянула на дарсая.

— Если тебе не трудно, — мягко сказал он.

Я поддела пальцем струну, и она одиноко зазвенела — будто мелочь рассыпали по каменному полу. У сэнтана специфический звук, не всем он нравиться. Мне, честно говоря, тоже, я предпочла бы лютню. И я вполголоса запела:

Дворец, где жил царевич Тэнван,

Глядится в речную гладь.

Давно никто не танцует в нем,

И песен в нем не слыхать.

Давно колокольчики не звенят

На пышной сбруе коней,

Умолк пластинок яшмовых звон

На поясах гостей.

Давно опустил высокий дворец

И нет кругом никого, —

Лишь тучи от Южной бухты плывут,

Касаясь кровли его.

И если бисерный полог поднять,

Висящий с давних пор, —

Полюбоваться заглянет в зал

Лишь дождик с Западных гор.

Лениво плывущие облака

Да тени глубоких вод

Остались такими ж, как в старину,

А время идет, идет…

Не раз приходила осень сюда,

Немало промчалось лет,

И люди другие, и жизнь не та,

И прежних гостей здесь нет.

Так где же теперь царевич Тэнван,

Тэнван, что был знаменит?

За балюстрадой Янцзы-река

В безлюдье воды струит.[29]

Я опустила сэнтан, рассеяно потрогала струны.

— Не слишком веселая песенка, — заметил веклинг.

Я слабо улыбнулась в ответ. Не слишком веселая песенка, и она навеяла на меня грусть. Сама не знаю, почему я выбрала именно ее. Мелодия у нее, конечно, приятная. Только вот текст подкачал, но я поняла это лишь сейчас. Поняла, что это песня про Кукушкину крепость. Только здесь в роли царевича Тэнвана выступала Лорель Дарринг — та, что была так знаменита. Она жила здесь, ходила по этим комнатам, сидела в этих креслах. Я почти могла увидеть ее в коридоре — хрупкая фигурка в серых шелках мелькнет впереди и исчезнет.

Какая тишина стоит порой в этих покинутых крепостях. Мне кажется, что меня окружают призраки. Женщины в сером. Их лица сливаются в одно, и мне начинает казаться, что я вижу себя — как в зеркале — в глубине веков.

Дарринги, черт бы их подрал….

Неожиданно дарсай вскочил и быстро вышел из комнаты. Веклинг покачал головой, когда я сделала движение встать. Я поднялась было и снова села. Положив сэнтан на колени, я перебирала струны. Веклинг молчал. Дарсай был совсем недалеко, в коридоре сразу за дверью, он стоял там неподвижно и — даже не думал ни о чем. Словно ушел, но это было не так. Его дух был здесь, но затаился в совершенной неподвижности.