Перелетные работы - [25]

Харитон Климович удивленно смотрел на меня.

- Леля, - добродушно засмеялся дядя Кирша. - А ведь я и не заметил, как ты спряталась.

- Эти запонки принесла ему Натка, - рассказала я. - Она была в красном платье с черненьким пояском. Они собрались танцевать тангоi, но Натка передумала и убежала.

- Так это ты подглядывала! - крикнул мне Харитон Климович и сделал страшные глаза.

- Да, я, - призналась я.

Я его не испугалась, потому что знала: дядя Кирша меня защитит.

- Послушай, Харитон, - снова засмеялся дядя Кирша. - Так Натка до сих пор к тебе приходит?

- До сих пор, - кивнул Харитон Климович. И вдруг его лицо исказилось от злобы. - И ты знаешь почему?

- Почему?

- Да потому что ровно двадцать лет назад Аграфена Федосеевна отказалась!

- Груша? Моя Груша? - воскликнул дядя Кирша.

- Ну да!

- Какой смешной у нас разговор! - сказал дядя Кирша. Я ведь давно замечаю, что надо мной все смеются, даже Лелька. Вот я и сам развеселился!

- Я не смеюсь, я не смеюсь! - запротестовала я.

Но дядя Кирша меня не услышал.

- А ты помнишь, - обратился он к Харитону Климовичу, - ты пом-нишь, как мы с тобой рыбачили!

- Какое было время! - воскликнул Харитон Климович, и его лицо просияло. - Утро, лес кругом, и мы с тобой в лодке ждем - клюнет-нет? А каких рыб мы с тобой вытаскивали! Лещи такие! - и он развел руками, показывая огромные размеры леща.

- А сазаны! - подхватил дядя Кирша и развел руки еще шире.

- А щуки! - закричал Харитон Климович. - Ты щук помнишь? Да и карасики, Кирилл, были маленькие, а что за чудо! А окуньки! Ты окуньковую уху любил!

- А мои удочки... - крикнул дядя Кирша.

- А спиннинги! - подхватил Харитон Климович и разулыбался.

- ...они все, все валяются на улице Гоголя под моими окнами, растоптанные, сломанные пополам, с порванной леской!

Оба замолчали.

- Но почему, Кирилл? - тихо спросил Харитон Климович.

- Да потому, Харитон, что надо мной опять посмеялись! - от-ветил дядя Кирша. - Последний раз в жизни, я думаю!

- Как же так, Кирилл? - прошептал Харитон Климович. - Как же так?

- Иди, Харитон, - попросил дядя Кирша.

Харитон Климович неподвижно стоял на месте.

- Ты прощаешь меня?

Дядя Кирша промолчал.

- Скажи, прощаешь или нет, - и Харитон Климович наклонился над его кроватью.

- Прощаю, иди!

И дядя Кирша отвернулся.

Гость надел черные очки, поднял с пола книжку "Любовь и смерть" и на цыпочках вышел из комнаты.

Я села на кровать.

- Ты хочешь куколку, дядя Кирша? - спросила я.

Но он промолчал. Он смотрел на стену и чему-то улыбался. "Наверное, вспоминает рыбалку!" - подумала я, спрыгнула на пол и выбежала в коридор. Я бежала по коридору, и мне навстречу нес-лись окна в стене, раскрытые в палисад. В каждом окне стояло по дереву и тянулись длинные трамвайные рельсы.

На лестнице тетя Груша беседовала с доктором. Доктор что-то говорил ей и барабанил пальцами по подоконнику. Он казался худым, но его пальцы были толстыми в коротких черных волосках. Тетя Груша кивала головой. Когда я подбежала к ним, она сказала: "Спасибо, доктор!" Доктор кивнул и пожал ей руку. Я тоже протянула ему руку, он тоже пожал мне ее.

- Все будет хорошо! - крикнул он нам, когда мы спускались по лестнице.

Мы обернулись и повторили:

- Спасибо, доктор!

На обратном пути было холодно, и тетя Груша заметила, что больше окна открывать нельзя. "Жалко, - подумала я, - значит, больше нельзя будет подсматривать за Харитоном Климовичем!"

Вечером, когда мы читали "Голубой цветок", нам позвонили из больницы и сказали, что дядя Кирша умер.

Тяжелые веки дяди Кирши были мутно-белыми, и точно таким же мутно-белым было его лицо. Тетя Груша надела на него новую китайскую рубашку, которую при мне достала из упаковки. Когда она застегивала пуговицы на его груди, я удивилась, какая узкая у него грудь с мато-вой, картонной кожей, натянутой на ребрах. В рукава рубашки она вдела малахитовые запонки, и от близости к этим запонкам манжеты стали отливать зеленью и серебром.

- Папа мой! Это мой папа! - закричала Аленка, увидев дядю Киршу в гробу.

Ее левый глаз плакал под пластырем, правый плакал в открытую. Натка стояла в дверях, не решаясь войти в комнату. Она была в черном глухом костюме. Под глазами у нее лежала черная тень, губы казались серыми.

- Так это твой папа? - спросила я Аленку.

Аленка кивнула.

- Такой старенький...

- Какой есть! - крикнула мне Аленка и тут же поправилась: - Какой был! Зато сейчас у меня нет никакого!

Дядя Кирша был закрыт покрывалом, и казалось, что под по-крывалом у него две ровных здоровых ноги.

- Дядя мой! Дядя! Как же так? - приговаривала моя мама, стоя над гробом и покачивая головой.

У нее были черные лаковые туфельки и серые колготки в серых упругих бородавках. Она опустила волосы прямо к покрывалу и закрыла лицо руками. В щель между средним и указательным пальцем смотрел мокрый глаз в завитых ресницах.

У окна стояли тетя Груша и Вовкина бабушка Зорина-Трубецкая в черном берете с вуалью. Берет ополз на обе щеки. Вовкина бабушка держала за плечо тетю Грушу.

- Его убили, убили... - шептала ей тетя Груша. - Ваш внук мне все рассказал. Он сидел в кустах и видел... Эти люди... - и она ука-зала в окно под деревья. Под деревьями было пусто. - Они завели Ки-рилла за дом и насильно напоили водкой. А когда он опьянел, они сняли с него ботинки и заставили танцевать на стеклах. А потом им на-доело, и они бросили его, бросили одного, чтобы он лежал в кустах на холодной земле среди разбитых бутылок, но он полз за ними и просил, чтобы они вернули ему гитару.