Перелет - [5]

Однажды мы даже организовали ложную подготовку к переправе: несколько десятков наших солдат на виду у красноармейцев начали строить плоты, но затем поспешно спрятались. Прогремевшие орудийные залпы продемонстрировали: на другой стороне реки находятся части Красной Армии, и за нами ведется пристальное наблюдение.

В те дни командование нашей бригады едва ли не каждый день отправляло на родину послания с призывами о срочной помощи. Благодаря личным связям Ваттаи в Венгрию уходили и его неофициальные просьбы, содержащие мольбу о замене: «Гусары сделали все, что было в их силах, они больше не в состоянии принимать участие в боевых операциях, им требуется срочная замена, ньиредьхазских гусар надо отозвать на родину». Наконец это сбылось. Мы получили соответствующий приказ. Всю нашу кавалерийскую бригаду (или два гусарских полка, сейчас я уже точно не помню) отправили домой по железной дороге. Погрузка происходила на станции Знаменка, потом через Киев эшелоны шли на Венгрию. Я должен был организовать погрузку прибывших гусар вместе с комендатурой Знаменки. Знаменка представляла собой крупный железнодорожный узел: здесь пересекались ветки, идущие на Одессу и Николаев с двухколейной линией, связывающей Днепропетровск и Киев. Пересечение это имело дельтавидную форму, на каждом конце «дельты» было построено по железнодорожной станции (по-немецки: Znamenka-Ost und Znamenka-West).[14]

Поселился я в двух километрах от Знаменки-Западной. Там за леском была деревня Знаменка. Я жил на самом краю села в последней к лесу хате. В хате были две комнаты. Хозяева, с которыми я старался поддерживать добрые отношения, жили в одной из них. Обедать я ходил по путям через лес на станцию Знаменка-Западная в небольшую офицерскую столовую, где готовили блюда венгерской кухни. Идти, как я уже говорил, надо было через лес.

Второго ноября 1941 года я отправил на родину последний эшелон с бравыми гусарами, а потом и сам отправился в обратный путь.

Надо сказать, что «идиллическое» участие нашей страны в войне против Советского Союза было весьма недолгим. Как только стал проваливаться немецкий план «блицкрига», как только продвижение гитлеровцев стало вызывать постоянно растущие потери в живой силе и технике, немцы стали требовать от нас все новых и новых дивизий. Наступил черед формированию 2‑й венгерской армии, которую вскоре направили на фронт, где последовал ее разгром и трагическая гибель десятков тысяч людей на Дону. Но об этих событиях я знаю лишь по рассказам очевидцев и работам историков. Трагический конец 2-й венгерской армии лично меня уже не удивил.

Именно в ту пору у меня на многое начали открываться глаза. В лице Ваттаи я столкнулся с типичным представителем глубоко мне антипатичной разновидности венгерского гусара-джентри.[15] Во время моей службы связистом с такими офицерами я не встречался, связисты не считались престижным родом войск. Позднее, в Академии генерального штаба, с подобными светскими львами я тоже дел не имел, там волей-неволей приходилось упорно заниматься, соответствовать довольно высоким требованиям; на экзаменах там тоже не было этаких бряцающих саблями и шпорами хвастунов-джентри, предпочитающих проводить большую часть времени за игрой в карты. Я избегал людей подобного типа, насколько это было возможно. Кстати, в Знаменке именно по этим соображениям я ходил обедать на станцию. Ваттаи же вместе со своими любимчиками-полковниками обычно проводил время за игрой в тарок.[16] У меня не было ни малейшего желания принимать участие в этих карточных битвах. До начальства дошел слух, что я не только избегаю его, но еще и изучаю русский! (Так оно и было на самом деле, я занимался русским языком из любопытства, сопоставляя различные фразеологические обороты, и просто из соображений практического характера, связанных с моей работой.) Если бы в то время мне сказали, что спустя тридцать пять лет я выйду на пенсию как преподаватель русского языка и литературы, я бы ни за что в это не поверил. Кстати, о практической стороне дела. Характерно, что в нашем подвижном корпусе, который углубился на советскую территорию на полторы тысячи километров, не было ни одного русско-венгерского разговорника или словаря. Об этом никто не подумал. Нам оставалось мычать, показывать на пальцах, кричать, в связи с этим возникало множество ошибок и недоразумений при общении с местным населением… И вот до Ваттаи дошли слухи о странностях моего поведения — вместо игры в карты я занимаюсь изучением русского языка. Этого оказалось достаточно, чтобы, проводя мою аттестацию в условиях боевых действий, он поставил под сомнение не только мой профессионализм, но и «преданность родине»…

Разумеется, гораздо важнее было другое: я понял, что слабо вооруженные, неподготовленные, плохо снабжаемые венгерские части не способны участвовать в современной войне, где решающую роль играет техника. Я был лишь песчинкой в гигантском урагане войны и в силу специфики своей военной профессии имел довольно ограниченный кругозор. Но именно тогда во мне, как, впрочем, и во многих других, начался процесс, который спустя несколько лет определил мои поступки и мое мировоззрение. Сегодня я бы сказал: в моем сознании впервые произошел разлад, в противоречие с мрачной действительностью вступило то, что я привык слышать на лекциях «идеологической» подготовки.