Перекресток версий. Роман Василия Гроссмана «Жизнь и судьба» в литературно-политическом контексте 1960-х — 2010-х годов - [97]

Такими сведениями не располагали в редакции «Книжной палаты» в октябре 1988 года. Разумеется, о том, что рукопись Гроссмана хранит Липкин, не сообщала и Берзер на заседании комиссии по литературному наследству.

Отметим, что о рукописи, сохраненной Липкиным, нет сведений и в мемуарах Берзер. Эта книга, согласно выходным данным, подготовлена к публикации на рубеже 1988–1989 годов[178].

Допустим, когда мемуары были подписаны к печати, Берзер еще не знала о рукописи Гроссмана. Либо — не хотела сообщать. Но, по словам Кабанова, примерно тогда же и предложила его жене «позвонить Семену Израилевичу Липкину».

На рубеже 1988–1989 годов Берзер могла узнать о рукописи лишь от владельца. А если знала раньше, но рассказывать не хотела, только он и мог попросить бывшую сотрудницу «Нового мира» подготовить встречу с представителями «Книжной палаты», чтобы раскрыть тайну. В любом случае Липкин — инициатор.

Странная все-таки ситуация. Допустим, Липкин не заметил огоньковский анонс, почему и не сообщил редакции «Октября» о рукописи. Но журнальную публикацию не мог он не заметить. Москвич, в СП уже «восстановлен», было от кого новость услышать. А к публикаторам романа «Жизнь и судьба» все равно не обратился. Воспоминания свои печатал в журнале «Литературное обозрение», только и там не раскрыл тайну. Еще полгода прошло — молчал. И вдруг решил с главредом «Книжной палаты» встретиться. Почему именно тогда — не объяснено.

Кабанов, судя по мемуарам, ничего странного не заметил. При этом счел нужным объяснить, по какой причине сотрудники «Книжной палаты» лишь 14 октября 1988 года увидели сохраненную в семье Лободы рукопись, а вот почему о хранившейся Липкиным узнали гораздо позже — не сказал.

Допустим, так обрадовался второй рукописи, что не стал обращать внимание на странные обстоятельства. Так ведь не только он. Еще и все авторы публикаций о гроссмановском романе в 1990-е годы. Как будто сговорились.

Не менее странно выглядит и то, что Липкин выбрал редакцию «Октября» для встречи. Он ведь не имел отношения к журнальной публикации романа.

Кстати, редакция издательства «Книжная палата» — не так уж далеко. Удобнее бы там передать «три папки», чтобы не переносить их туда из «Октября».

Судя по мемуарам, Кабанов и выбор места встречи не счел странным, хотя знал, что Липкин не имел отношения к журнальной публикации. Бывший главред «Книжной палаты» вообще не комментировал решение хранителя рукописи.

Предположим, не счел липкинский выбор заслуживающим комментария. Тем не менее обе загадки остались неразгаданными.

Есть и третья. Липкин опубликовал статью за границей, когда вполне мог поместить ее в любой московской газете или журнале. Почему — объяснений нет до сих пор.

Другие проекции

Обратимся к мемуарам Липкина. Точнее к послесловию, где речь шла о событиях уже 1980-х годов.

Послесловие, как выше отмечалось, опубликовано впервые парижской газетой 5 мая 1989 года — в качестве статьи Липкина. Тематика, соответственно, обозначена заголовком: «Рукописи не горят. Как был спасен роман Василия Гроссмана „Жизнь и судьба“».

Рассказы Липкина о «спасении» рукописи и первом заграничном книжном издании мы уже анализировали. Мемуариста, по его словам, несколько огорчили «пропуски», обусловленные техническими погрешностями копирования. Далее он перешел к истории советской журнальной публикации: «Редактор журнала „Октябрь“ А. А. Ананьев, ознакомившись с романом, увидел, что книга эта великая. С необычайной смелостью, я бы сказал, с литературной дерзостью он решил напечатать „Жизнь и судьбу“ в своем журнале. Благодаря А. А. Ананьеву книга Гроссмана стала национальным достоянием советских читателей».

Оставим темы «необычайной смелости», «литературной дерзости», а также «национального достояния советских читателей». Пафосно сказано, однако неясным осталось, по какому же источнику и когда Ананьев ознакомился с романом «Жизнь и судьба».

Липкин пояснять не стал. Далее же сообщил: «Будучи членом новосозданной комиссии по литературному наследию Василия Гроссмана, я сдал А. А. Ананьеву как председателю комиссии все три папки».

Вот и выглядело в рассказе все так, что Липкин «сдал» рукопись Ананьеву, когда тот возглавил комиссию по литературному наследию Гроссмана. И мемуарист добавил: «Теперь читатель получит уже полюбившееся ему произведение без пропусков».

Кстати, о читателе. Эмигранты именно так и поняли сказанное Липкиным: он передал Ананьеву рукопись Гроссмана. Соответственно, источник советской журнальной публикации был указан. Эти сведения и вошли в научный оборот — за границей.

Вопрос о причинах, в силу которых Липкин только в 1989 году сообщил о переданной Ананьеву рукописи, не считался актуальным. Аксиоматически подразумевалось, что таковы были цензурные условия.

Правда, в 1989 году многие читатели-эмигранты еще помнили о скандале, вызванном первой советской журнальной публикацией, где необозначенных купюр оказалось больше, нежели обозначили Эткинд с Маркишем. Соответственно, повествование Липкина можно было трактовать и так, что мемуарист «сдал» рукопись, когда журнальная публикация уже началась. Значит, он предотвратил тиражирование ошибок в других изданиях. Тогда и суждение о том, что скоро читатель получит роман «без пропусков» обретало иной смысл.