Перекресток версий. Роман Василия Гроссмана «Жизнь и судьба» в литературно-политическом контексте 1960-х — 2010-х годов - [23]

Отмена приговора была, разумеется, акцией не столько юридической, сколько политической. Но вывод прокурора все же можно признать вполне корректным.

Выводы сделало партийное руководство и в 1966 году. Разумеется, статью 70 УК РСФСР не отменили как нефункциональную. Однако юристы получили задание — подготовить новую, причем сформулировать так, чтобы не стеснять правоприменителей.

Юристы выполнили задание вскоре. Указом Президиума Верховного Совета РСФСР с 16 сентября 1966 года республиканский УК был дополнен статьей 190’ — «Распространение заведомо ложных измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй»[56].

Аналогичные статьи введены в УК остальных союзных республик. Правда, несколько позже.

Обновленная формулировка была несколько удобней — правоприменителям. Там вообще не упоминались «агитация», «пропаганда» и «цели».

Не было и речи о чем-либо «антисоветском». Статья гласила: «Систематическое распространение в устной форме заведомо ложных измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй, а равно изготовление или распространение в письменной, печатной или иной форме произведений такого же содержания…».

Изменилась и общая характеристика такого рода действий. «Распространение заведомо ложных измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй», относилось уже к «преступлениям против порядка управления», а не «особо опасным государственным». Соответственно изменились и санкции: «Наказывается лишением свободы на срок до трех лет, или исправительными работами на срок до одного года, или штрафом до ста рублей».

Юристы, подготовившие эту норму права, решали задачи, поставленные ЦК КПСС. Формулировки новой статьи должны были позволить обойти проблемы, возникшие при судебном рассмотрении «дела Синявского и Даниэля».

Прежде всего, надлежало избавиться от необходимости доказывать преступный умысел — наличие пресловутых «целей подрыва или ослабления Советской власти». Опыт недавнего процесса демонстрировал, что при отсутствии признания арестованных проблема весьма сложна, а в ряде случаев и неразрешима.

Другая проблема — адресованные советскому руководству обвинения в необоснованной жестокости. Уже с началом судебного процесса они выдвигались иностранными журналистами, утверждавшими, что если и считать литературную деятельность арестованных преступной, так наказание все равно несоразмерно содеянному.

К сентябрю 1966 года проблемы вроде бы решили. Но формулировка статьи 190’ была тоже нефункциональной.

Она, во-первых, обязывала правоприменителей доказывать: распространялись сведения заведомо ложные, значит, обвиняемым было заранее известно, что это — ложь. А доказать такое весьма сложно.

Во-вторых, формулировка новой статьи обязывала правоприменителей доказывать: пресловутые измышления порочат «советский государственный и общественный строй». Задача тоже непростая, в статье не определялось, какие сведения — «порочащие».

Однако в данном случае невнятность была опять «продуманной». Начни законодатели объяснять, что имеют в виду, возникли б другие трудности.

Кстати, невнятность формулировки и позволила четверть века спустя отменить многие приговоры. На вполне законном основании признать: не было «состава преступления».

Отметим, что опыт «дела Синявского и Даниэля» был учтен и на организационном уровне. Неудача показала, что в ходе судебных процессов политического характера гласность категорически нежелательна. И в дальнейшем обвиняемых по статьям 70 или 190’ судили, не используя масштабные пропагандистские кампании.

Ну а в 1966 году, вновь подчеркнем, «дело Синявского и Даниэля» воспринималось как символ новой эпохи. Брежневской. Судебный процесс демонстрировал: нарушения государственной издательской монополии будут пресекаться любыми способами. Даже и противоправными.

Применительно к «самиздату» и «тамиздату» предупреждение было внятным. «Дело Синявского и Даниэля» показало, что вопрос признания какого-либо текста «антисоветским», «клеветническим» решается исключительно мнением псевдоэкспертов. Соответственно, полемика бесполезна.

В 1966 году обозначен был прецедент. Выявление распространителей «самиздата» и «тамиздата» с необходимостью подразумевало расследование. И разумеется, следственные действия по отношению к родственникам и друзьям виновных. Слежку, вызовы на допросы. Аналогично — различные притеснения на работе. Вплоть до увольнения. По максимуму же — вполне реальный лагерный срок. Вне зависимости от того, найдут ли доказательства следователи.

Можно предположить, что соображениями такого рода и руководствовался Липкин. Надеялся, допустим, что хотя бы через год-другой сумеет отправить роман за границу, не рискуя ни собой, ни родственниками Гроссмана, а надежды оказались напрасными, ситуация лишь ухудшалась.

Предположить можно, а подтвердить опять нечем. О «деле Синявского и Даниэля» тоже нет упоминаний в мемуарах Липкина. Ни в связи с гроссмановским романом, ни без нее.

Часть II. Эхо суда

Без ведома и согласия

Вызванный «делом Синявского и Даниэля» скандал еще не затих, когда сложилась довольно странная ситуация, провоцировавшая новый, аналогичный. Правда, он так и не разразился.