Перекресток версий. Роман Василия Гроссмана «Жизнь и судьба» в литературно-политическом контексте 1960-х — 2010-х годов - [18]

.

Но, как подчеркивает сам персонаж, такая месть неприемлема. Убитые «лежат, — искромсанные взрывом, изрешеченные пулями. Скользко: ноги скользят. Кто это? Ползет, волоча за собой кишки по паркету, усыпанному штукатуркой. А, это тот, обвешанный орденами, который сопровождает Главного в поездах! А почему он такой худой? Почему на нем ватник? Я его уже видел один раз, как он полз по грейдеру, вывалив в пыль синеву и красноту своего живота. А эти? Я их видел? Только тогда на них были пояса с надписью „Готтмитунс“ на пряжках, фуражки с красными звездами, сапоги с низким подъемом, прямой наводкой, обмоткой, пилоткой, русские, немцы, грузины, румыны, евреи, венгры, бушлаты, плакаты, санбаты, лопаты, по трупу прошел студебеккер, два студебеккера, восемь студебеккеров, сорок студебеккеров, и ты так же будешь лежать, распластанный, как лягушка, — все это уже было!..».

Еремин опять вырвал цитату из контекста. Благодаря чему и сумел приписать Даниэлю «призыв к террору». Деяние, предусмотренное советским уголовным законодательством.

Пожалуй, вся статья — набор подобного рода «приписок». Так, Еремин утверждал, что «нельзя не обратить внимания и на такую деталь: русский по рождению, Андрей Синявский прикрылся именем Абрама Терца. Зачем? Да только с провокационной целью! Публикуя под именем Абрама Терца антисоветские повести и рассказы в зарубежных изданиях, Синявский пытался создать впечатление, будто в нашей стране существует антисемитизм, будто автор по имени Абрам Терц должен, мол, искать издателей на Западе, если он хочет „откровенно“ писать о советской жизни. Убогая провокация, выдающая с головой и сочинителя, и его буржуазных покровителей».

Неважно, знал ли Еремин, что «Абрашка Терц» — герой, так сказать, фольклорный. В любом случае не меняется прагматика использованного приема.

Далее формулировались выводы. Еремин утверждал, что арестованные писатели «начали с малого: честность подменили беспринципностью, литературную деятельность, как ее понимают советские люди, — двурушничеством, искренность в своем отношении к жизни — нигилизмом, критиканством за спиной других, „перемыванием костей“ ближних. И, начав с этих мелких пакостей, они уже не останавливались. Они продолжали катиться по наклонной плоскости. И, в конечном счете, докатились до преступлений против советской власти. Они поставили себя тем самым вне нашей литературы, вне сообщества советских людей. От мелкого паскудства до крупного предательства — такова дорожка, по которой они шествовали».

Тут подразумевались уже правовые оценки. Еремин к ним и подводил читателей: «Как мы уже видели, „сочинения“ этих отщепенцев, насквозь проникнутые злобной клеветой на наш общественный строй, на наше государство, являют собой образчики антисоветской пропаганды. Всем содержанием своим они направлены на разжигание вражды между народами и государствами, на обострение военной опасности. По существу говоря, это выстрелы в спину народа, борющегося за мир на земле, за всеобщее счастье. Такие действия нельзя рассматривать иначе, как враждебные отношению к Родине».

Вот и баланс. Не только в области литературной. До суда обвинения формулировались.

Обоснования приговора

Стоит отметить, что многие современники характеризовали статью Еремина как доносительскую. Это неверно.

Он вовсе не доносил. Хотя бы потому, что в доносе не было нужды: Синявский и Даниэль уже пять месяцев, как находились под арестом. Прагматика статьи, подчеркнем, другая. Еремин заранее обосновывал выдвинутые следствием обвинения.

Разумеется, путаница в указаниях авторов крамольных публикаций была замечена иностранными журналистами и литераторами, следившими за советской периодикой. Ошибки демонстрировали, что Еремин даже не читал то, что пытался раскритиковать.

Соответственно, кураторам готовившегося процесса срочно понадобилось исправить ошибки, демонстрируя, что те обусловлены лишь случайностью. Такую задачу решала З. С. Кедрина, литературовед и критик, сотрудник Института мировой литературы АН СССР. Ее статью опубликовала «Литературная газета» 22 января 1966 года[40].

Начинала Кедрина с оценки ситуации. Прежде всего — на уровне пропагандистском: «Еще до того, как выяснилось, что А. Синявский и Ю. Даниэль тайно печатались за рубежом под псевдонимами Абрама Терца и Николая Аржака, до того, как они были привлечены к ответственности за свои антисоветские „литературные забавы“, зарубежная капиталистическая пресса, радио, телевидение до небес превозносили их произведения».

Для советских читателей статус Кедриной был таким образом четко обозначен. Она — как Еремин — эксперт. Потому и получила недоступную ее согражданам возможность постоянно читать «капиталистическую прессу», следить за передачами радио и телевидения.

Иностранцы же — в большинстве своем — такой осведомленности не удивлялись. Поверхностным было их знакомство с реалиями «социалистического государства».

Кедрина же не вдавалась в подробности. Исходный тезис сразу обосновала: «Лондонская газета „Таймс“, например, объявляла творения Терца „блестящим опытом сатиры… достойным лучших образцов русской традиции“, а „Нью-Йорк Таймс“ высказывала уверенность, что „каждый русский писатель гордился бы, если бы мог создать такие эссе, повести и афоризмы, как Абрам Терц“».