Перекрестки - [3]

— Вам кого?

— М-мне Шурку.

— Какую Шурку?

— Дочерь мою.

— Вы, дядя, ошиблись, здесь Саша с Анатолием живут, это, может, в следующем подъезде?

Кузьма опешил.

— Дык как же? — И он стал рыться в боковом кармане пиджака, ища конверт, на котором точно обозначена шестьдесят первая квартира.

— Лутошкина ее фамилия, — настаивал Кузьма, — тут она должна жить. Я вот ей картошку привез.

— Нет-нет, что-то, дядя, вы путаете. Здесь живут Кузнецовы, а не Лутошкины.

— Так это ж по мужу ее так! — обрадовался Кузьма. — А Шурка — это по-домашнему ее кличут, в Хорошаевке у нас. А тут, ясное дело, Саша она.

— А вы отец ее? — С лица женщины пропала улыбка.

— Отец — не похож разве?

— Вот я и вижу. Знаете, уехала Саша на сборы. Вместе с Анатолием. Пятнадцатого будут.

И подкосились ноги у Кузьмы.

Сборы, сборы… Кузьма был наслышан про них от Шурки. Это перед соревнованиями их устраивают. Бывает, на неделю, бывает, дольше. Вот это угодил он в гости!

Женщина жалостливо посмотрела сквозь очки на Кузьму, потом вдруг вскрикнула:

— Извините, у меня там кипит!

Захлопнула дверь. А Кузьма остался стоять один.

Что делать, черт побери?! Попросить эту очкастую оставить у себя мешок с картошкой, пока Шурка не вернется? Неудобно второй раз человека тревожить. К другим соседям, что ль, позвонить? Пусть у них постоит, так и быть. Подтянул мешок к следующей квартире, позвонил. В дверях вскоре появился хозяин — толстый дядя, в одних трусах и не стесняется ни капли. Спросил в упор:

— Что?

Кузьма переминался с ноги на ногу.

— Вот картошка у меня…

— Ворованная? — Голос у хозяина — как из трубы оглушает.

— Своя, своя. Дочери вот привез, а ее нету.

— А я, гражданин, при чем?

— Пусть у вас картошка постоит.

— Во придумал! Может, она ворованная.

И толстый мужик захлопнул дверь. Ключ в замке повернул для большей безопасности.

Не ожидал Кузьма такого, не ожидал. Пятьдесят километров вез картошку, мучился, а на кой ляд? Нету Шурки дома. На сборы уехала… И этот, Анатолий ее, тоже хорош. Таскается с ней заодно, лучше б приструнил, дома сидеть заставил. Так нет, не накатаются никак! Ребенка вон из-за этого велосипеда не хотят заиметь.

Куда девать мешок, будь он неладен? Не оставишь же его у дверей до пятнадцатого числа! А обратно Кузьма его ни за что не повезет. Пусть уж лучше тогда тут стоит, на лестнице. Ну, может, кто и возьмет килограмм-другой — не жалко, а Шурке е Анатолием все равно сколько-нисколько достанется.

«А правда — оставлю, — обрадовался идее Кузьма. — Сегодня восьмое уже, а через неделю и они вернутся. За неделю ничего с картошкой не случится. А старухе скажу: у соседей оставил…»

И он, потихоньку прислонив мешок к двери шестьдесят первой квартиры, ступенька за ступенькой стал спускаться вниз. И уж когда оказался на улице, чуть не бегом припустил к троллейбусной остановке.

ПОСЛЕДНЯЯ СМЕНА

Вахтер Хомяков приготовился выпускать последнюю в жизни смену. С завтрашнего дня он на пенсии. Малость грустно ему покидать свою службу, но что поделаешь — годы. Правда, хотел он было повременить, а старуха — ни в какую. «Ты что, — говорит, — умней всех? Али тебе больше других нужно? Хватит, наработался!»

Хомяков стал у барьерчика, поправил фуражку, откашлялся. Посмотрел на контрольные часы — без трех минут пять.

Первым дверь проходной отворил Васька Фролов из ремонтно-механического (Хомяков знал чуть ли не весь завод по фамилиям — двадцать лет проработал на одном месте). Васька всегда выходил раньше всех, хотя никогда никуда не торопился и никаких срочных дел у него не было. Привык просто.

Вахтер преградил дорогу Ваське.

— Без трех еще! Рано.

— Не будем мелочными, дядя Хомяков, — панибратски сказал Фролов.

Хомяков и впрямь решил, что три минуты в жизни ничего не значат, к тому же у него сегодня было прощальное настроение.

— Ладно, иди.

Потом пошли женщины, молодежь.

— Предъявляйте пропуска! — стараясь быть строже, объявлял Хомяков.

Глаз у вахтера был наметанный, он успевал у каждого проверить пропуск и заглянуть в лицо: по выражению лица Хомяков точно определял, не выносит ли кто что-нибудь из завода. «Взгляд у Хомякова, как рентген, — шутили рабочие, — ни в кармане от него железки не спрячешь ни в сумке, ни в сапоге».

Подошел инженер Никодимов. Хомяков помнил его зеленым ремесленником. Вечно, бывало, пропуск терял. Теперь выучился, стал шишкой.

— До свиданья, дядя Хомяков! — поднял к виску руку инженер.

— До свиданья, товарищ Никодимов! — раскланялся вахтер.

В числе последних выходил малорослый парнишка Коля Жилин. Был он тихий, слесарь старательный. Умный. «Ходят слухи, — вспомнил вахтер, — что Коля книгу про завод пишет. С ним надо быть повежливей. Глядишь, и про меня где строкой обмолвится».

При этих мыслях Хомяков не заметил, что Коля показал ему не пропуск, а удостоверение члена спортивного общества «Авангард» (пропуск Жилин забыл в общежитии).

Медленно, с охотой уступая дорогу другим, приближался к проходной Фома Сергеевич Симоненко, кладовщик, тоже ветеран.

«Через месяц и его проводят», — с грустью подумал Хомяков.

— Как дела, Хомяков? — подходя, спросил Фома Сергеевич и протянул вместо пропуска пачку «Севера». — Закуривай!