«Перекоп» ушел на юг - [16]

Один орех угодил в плечо Погребному, разодрав на нем старенький, выцветший на солнце китель.

— В голову попал бы, так череп проломил, а так немного рассек плечо… — ответил Погребной на участливый вопрос Евдокии Васильевны.

Моряки поспешили вернуться в хижину. Сидели молча, прислушиваясь к шуму деревьев, ветра и моря…

Новый день не принес улучшения погоды. Ливень не переставал. Было почти так же темно, как и ночью.

Борис Александрович старался приободрить людей. Да и сами моряки понимали, что нельзя впадать в уныние, пробовали петь, припоминали забавные истории, шутили над радистом Плиско: «Нельзя ли, Николай Федорович, свить хотя бы из лиан антенну, натянуть на пальмы, радио сделать?»

Николай Федорович частенько поругивал себя в душе за то, что ничего не захватил с собой от разбитой радиостанции, не снял даже антенну; вспоминал недобрым словом и пароходство за то, что не снабжает спасательные шлюпки радиостанциями. Если бы были части, то хоть детекторный приемник как-нибудь можно было сконструировать.

— Эх, принять бы хоть одну радиограмму, узнать, что делается на белом свете! — говорил он товарищам.

Самых грустных мог рассмешить, растормошить Тимофей Захарович, прославившийся тем, что в момент гибели «Перекопа» выпрыгнул в море, захватив с собой большую кастрюлю со вторым. Кастрюля эта и сейчас исправно служила экипажу. Кок в ней умудрялся приготовлять и первое и второе, а иногда даже варить компот или кипятить чай.

— Жиров очень много, питаемся, как в мирные дни, — шутил он, — трудно отмывать кастрюлю. Правда, если приналечь, почистить ее как следует да водичкой сполоснуть, — сразу заблестит как зеркало.

Тимофей Захарович, чтобы развлечь товарищей, рассказывал веселые истории из своей жизни.

А дождь все лил и лил. Люди почти не выходили из хижины, настроение у многих падало, кое-кто стал замыкаться в себе.

Ефим Кириллович начал учить желающих английскому языку, чтобы не тратить времени попусту.

Хижина тускло освещалась мерцающей коптилкой, устроенной из скорлупы кокосового ореха, наполненной маслом; плавающий в нем фитилек мало давал света. Но и это освещение экономили: фитилек на ночь гасили. В хижине становилось темно, шелестели постели из пальмовых листьев, ворочались люди, потревоженные укусами москитов. И тогда особенно отчетливо вспоминалась комфортабельная кают-компания «Перекопа», отделанная черным и красным полированным деревом, а в ней люстра, блистающая начищенной бронзой, картины Айвазовского, Шишкина и, главное, шкаф, за зеркальными стеклами которого стояло множество хороших книг. «Ах, какая же у нас была библиотека! А сколько было атласов!» — восклицали моряки. Первый помощник капитана любил спорить насчет географических названий и часто разыскивал их на картах. Поэтому собирал атласы, словари и приносил их в судовую библиотеку. «Хоть бы одну книгу сейчас сюда!..» — вздыхали моряки.

Коммунисты

Беспрерывные ливни сделали положение моряков крайне тяжелым. Больных малярией становилось все больше. А тут еще донимали москиты. Люди лежали на отсыревших постелях и в непросыхающем белье. Одежда прела, расползалась, превращаясь в лохмотья, хотя моряки днем ею и не пользовались, надевали только на ночь, чтобы предохранить себя от укусов москитов. Незаживающие раны и ожоги, полученные во время обстрела и пожара парохода, не давали покоя.

Однажды ночью Бударин услышал чей-то шепот:

— Сидим и сидим тут… Неужели нельзя, пока есть еще здоровые люди, хотя бы на одной шлюпке или даже на каком-либо плоту уйти на Борнео? Попросить что-нибудь у малайцев… Оставить им больных. Война все оправдает. А там, на острове Борнео, сообщить властям — пусть вывезут больных. Дождемся того, что и здоровые заболеют…

Бударин приподнялся, сел. Шумел ливень. Изредка раздавались стоны, кто-то вздыхал, кто-то бредил.

Шепот послышался снова.

— Брось ерунду городить, — донесся в ответ чей-то приглушенный голос. — Даже думать так брось… Пустая голова! Спи лучше, не шипи, а утром поговорим… Спи…

Зашуршали пальмовые листья на постелях: видно, шептавшиеся укладывались поудобнее, старались уснуть. А Бударин больше не мог спать.

Тревога за коллектив все сильнее закрадывалась в его сердце, и он думал: «Да разве можно оставить больных, беспомощных товарищей в джунглях, послать здоровых в плавание на неисправных шлюпках, взять что-либо у малайцев? Вдруг — шторм! Шлюпки не выдержат, и люди погибнут… Нет, так поступать не дело! Наладится погода, больные подымутся, починим шлюпки… А пока нужно завтра же провести партийное собрание, — решил он, успокаивая себя. — Посоветуемся, как дальше быть».

И тут Бударин вспомнил свои далекие годы, когда он был еще пионером. Вдвоем с товарищем они уговорились сбежать из пионерского лагеря. И ушли, но заблудились в лесу. А их искали… И потом, на общем сборе, среди белых палаток, в яркий, солнечный день, товарищи обсуждали беглецов. Многие пионеры, особенно девочки, требовали снять с них галстуки: «Пусть знают, что не только они за себя отвечают, но и за них все отвечают». Но кое-кто протестовал: «Снять пионерские галстуки — это значит исключить их…»