Переезд - [2]

Бланш по ночам не просыпалась. И будильник ей был не нужен. В шесть утра, с разницей в две-три минуты, она открывала глаза, бесшумно выскальзывала из постели и, с халатом и тапочками в руках, шла на кухню.

Даже в доме на улице Фран-Буржуа ей удавалось без шума закрывать дверь, которая была не совсем прямоугольной.

Смешно было вот так ожидать чего-то, что, возможно, не произойдет. Гордиться собой он не мог. Что бы он сказал в свое оправдание, если бы его застигли прильнувшим ухом к стене?

Бланш он не боялся. Она была его женой. За все пятнадцать лет супружеской жизни она ни разу ни в чем его не упрекнула. Также ни разу не отпустила она в его адрес и ни одной, пусть даже самой безобидной, шпильки, как это делает большинство жен.

Все же он боялся ее мнения, смутной искорки, вспыхивавшей в ее глазах, настойчивого, вопрошающего взгляда.

Поскольку накануне он спал, то не слышал, как подъехала машина, и проснулся лишь от звука голосов. Вероятно, мужчина приехал на автомобиле. Утром он заметил у тротуара спортивную машину с открытым верхом, вишневого цвета, резко выделявшуюся на сером фоне большинства других автомобилей.

Их машина...

Перед глазами у него все поплыло, и когда он разомкнул веки, то сквозь ставни проникал уже не свет уличных фонарей, а утреннее солнце. Он пощупал рукой постель рядом с собой. Бланш уже встала, и ему показалось, что он чувствует запах кофе

Он был угрюм, недоволен собой. Недоволен одновременно и тем, что уснул, и тем, что пытался продержаться без сна.

А следовало бы радоваться. Белые стены, приглушенного мягкого оттенка, скорее, даже цвета слоновой кости, без единого пятнышка, без единой трещинки. Это вам не тусклые, местами отклеивающиеся обои в цветочек на улице Фран-Буржуа и даже не обои в домике его отца в Кремлен-Бисетре.

Многие годы, в сущности всю жизнь, он ненавидел обои в цветочек, которые воплощали в его глазах некий склад ума и состояние души.

Он вспомнил одно лето, когда ему было семь или восемь лет. Простые люди в те времена еще не стремились ни на пляжи, ни за границу.

Некоторые вовсе не брали отпуска. Другие ехали куда-нибудь в деревню, к старикам родителям, где главным развлечением была ловля лягушек в прудах. Все воняло навозом. Спальни тоже. Рано утром просыпались от мычания коров.

Он еще продолжал ездить раз в неделю в КремленБисетр поцеловать отца-вдовца и пенсионера, до того сорок лет проработавшего школьным учителем. Среди многоэтажных жилых зданий стояли три домика из строительного камня, и как только открывалась дверь, было слышно тиканье медных настенных часов в с головой.

Теперь стены вокруг Эмиля были светлыми, без всяких следов жизни прежних обитателей.

Они были первыми. Одно из зданий, с восточной стороны, было не достроено, и гигантский кран тянулся своей косой рукой к небу.

Кроме комода, тумбочки и маленького овального столика в спальне из мебели стояла лишь кровать: больше не было никакой нужды держать огромный платяной шкаф орехового дерева, который занимал все место на улице Фран-Буржуа.

Он ничего не сказал два дня назад, когда вплотную к стене поставили кровать. Он взглянул на комод – свадебный подарок тетки Бланш, – тумбочку, низкое кресло, покрытое тусклым чехлом.

Переезжая, они с сожалением расстались с некоторой своей мебелью, ставшей бесполезной либо занимавшей слишком много места.

Сейчас он угрюмо смотрел на то, что они привезли.

Он еще не говорил об этом с Бланш. Он сделает это позже, через несколько недель. Она более консервативна, чем Он, более сентиментальна, и он был готов к тому, что, лишь подчиняясь его желанию, Бланш согласится расстаться, например, с их кроватью.

Для нее кровать являлась символом их совместной жизни, их союза, любви, рождения Алена, их радостей и легких недугов на протяжении пятнадцати лет.

Он толкнул дверь ванной комнаты. Там под струей душа стоял голый Ален.

– Который час? – спросил мальчуган.

– Половина седьмого.

– Завтрак готов?

– Я не был на кухне.

– Маму не видел?

– Нет еще. Знаешь, думаю, нам лучше выходить из дома на десять минут раньше. Вчера я отвез тебя прямо к началу занятий и у меня едва хватило времени припарковаться.

– Нас задержал грузовик.

– Грузовики попадаются каждый день.

Почему на чертежах было написано «туалетная», а не ванная комната? Ведь это была самая настоящая ванная: темно-синий плиточный пол, стены, отделанные голубым кафелем. И не надо ждать, когда соизволит заработать старая газовая колонка и ванна наполнится водой.

На улице Фран-Буржуа он порядком намучился с этой клетушкой, которую лишь с большой натяжкой можно было назвать ванной комнатой, заставленной разным хламом, с матовыми стеклами, сквозь которые невозможно даже было разглядеть узкий двор-колодец.

Со всем этим было покончено, как и с плебейским уличным шумом, начинавшимся с раннего утра.

– Теперь заживем по-новому! – воскликнул он, когда они вернулись, подписав бумаги на новую квартиру.

Зажить по-новому! Возможно ли такое в принципе?

Тем не менее он не был разочарован. Ничто не давало ему повода жаловаться или думать, что он ошибся в своем выборе.