Передает «Боевой» - [118]

Перед отъездом Борис нервничал.

— Ваше величество, эта демонстрация добром не кончится, уверяю вас, — говорил ему Богдан Филов.

Бекерле отрезал:

— Ваше величество, в таком случае нам едва ли придется разговаривать. Коммунисты или мы, все равно кто, решим, что республика все же больше подходит этой древней демократической нации.

Борис выгнал Бекерле. И это был единственный смелый поступок, на который он решился. Потом приказал отвезти себя в Рилский монастырь. Там он исповедался, поделился своими тревогами с игуменом. Игумен ни от кого не получал инструкций. По мнению Гешева, ему следовало бы ждать распоряжений из Парижа, но в Париже господствовал Гитлер. Существовали две Франции — Франция Петэна и Франция де Голля. И обе эти Франции командовали по-разному.

— Ваше величество, молите бога о спасении.

Борис выругался.

— Разве я не иду за ним? Почему же он не является непосредственно хотя бы мне, своему помазаннику — царю?

Потом Борис поехал с семьей в Боровец.

Гешев считал это комедией беспомощности. А все так просто: надо лавировать перед Гитлером и затянуть петлю у себя в стране. Кочо сразу же нанесет удар. Он сформирует эту армию-мечту. Особую армию жандармерии, которую они создадут всего за месяц, а через два месяца Болгария будет очищена от скверны. Возможно, придется сжечь половину сел и городов, ну и что из этого? Тогда не надо будет лавировать перед Гитлером. И сразу же через Турцию проследуют дивизии Британии. Фронт пройдет где-то около Кулы через Крива-Паланку по Шар-Планине, а на юге по Дойрану, только с юга будут тащиться не англичане, а разбитые «отдыхающие» дивизии Гитлера с острова и из Греции.

Гешев нашел царя в Боровецком дворце.

Государь встретил его как своего избавителя и согласился говорить с ним тотчас же:

— Значит, ты считаешь, что я должен лавировать перед Гитлером? А если он ультимативно потребует от меня армий?

— Дайте ему три-четыре дивизии, ваше величество. Пусть проверит их боеготовность. И обещайте ему остальные, если военные круги рейха одобрят их. А в этих дивизиях, которые мы ему дадим, как бы их ни прочесывал полковник Костов, будет достаточно красных. Они буквально кишат подпольными группами. Я убежден, что они не станут сражаться против Советской Армии. Назовите это актом согласия.

— Я немец. Принц Сакс-Кобург-Готтский. Князь Тырновский и граф Рилский. А этот ефрейтор управляет моей родиной!

— Ваше величество, я подготовил проект замены некоторых министров и некоторых командующих армиями, как вы приказали. Мотивировки убедительны. Надеюсь, он вам понравится…

Борис сидя уснул. Дала знать о себе мастика.

А на следующий день рано утром, окруженный двумя генералами, двумя советниками, врачом и адъютантом, Борис не нашел времени заняться серьезным предложением Гешева и указом о Кочо Стоянове. Гешев не хотел, чтобы кто-нибудь узнал об этом прежде, чем указ будет скреплен высочайшей подписью. В десять часов царь улетел специальным самолетом, присланным фюрером. Самолет сопровождался четырьмя болгарскими и тремя немецкими истребителями. Царя болгар устроили в одном из лучших отелей Берхтесгадена. Пусть ждет. Кого? Австрийского крестьянина, лгавшего в двадцать седьмом году, что он мюнхенец, баварец, утверждавшего, что Ева Браун из рода древних аристократов Пфальц Браунов, хотя эта дама вряд ли видела аристократа ближе, чем на расстоянии ста шагов и то во время какой-нибудь церковной процессии. Пусть ждет. Болгарский царь! Принц Сакс-Кобург-Готтский, князь Тырновский и граф Рилский!

Фюрер приехал мрачный. Молчаливый. Со всей своей свитой. Борис даже не поинтересовался, кто эти господа маршалы, вошедшие в вестибюль, а стоило ему только повернуть голову, и он непременно встретился бы с чьим-нибудь взглядом. Он знал всех их. Возможно, только фельдмаршал фон Кейтель заслуживал какого-то внимания. Он был бароном при кайзере Вильгельме и незадолго до его свержения получил герцогство, но, кажется, никто не хотел признавать это звание. Даже самый обыкновенный дворянчик, какой-нибудь «фон», последний барон, захудалый граф по крови по своим правам выше этого австрийца с безобразными усиками.

Подполковник-адъютант, щелкнув каблуками и не подняв руку вверх в уродливом фашистском приветствии, сообщил:

— Его превосходительство фюрер просит к себе его величество царя болгар!

Борис даже не взглянул на адъютанта. Если бы он заметил, что это подполковник из СС или гестапо, если бы обратил внимание на черный мундир с черепом и скрещенными костями на рукаве, изумился бы. И в этом случае попросил бы позвать кого-нибудь из своей свиты. Да, попросил бы. Свита. Эти господа стояли внизу, в приемной, и разговаривали с маршалами, дипломатами. Ему показалось, что и Риббентроп там. Он узнал его баритон.

Царь вошел к фюреру.

Фюрер стоял в глубине огромного кабинета, скрестив руки на груди. Уж нет ли у него странности ощущать себя все время голым? Может быть, именно поэтому он старается прикрыть хоть что-то своими нервными руками маньяка? Иначе эти руки без конца жестикулировали бы.

Фюрер молчал. Если бы он имел хоть какое-то представление о воспитании, он должен был бы преодолеть гнев и обиду. Когда Борис подошел к нему, он подал ему руку и продолжал молчать. Хоть бы сказал: «Добро пожаловать, царь». Это не в привычках Гитлера. А жаль! Славянам, кажется, удалось убедить даже Бориса, такого фанатика-германофила и немца до мозга костей, в преимуществах своих обычаев. Борис считал, что только пруссаки такие, мягко выражаясь, грубые. В баварцах есть что-то южное, сравнительно теплое. А в австрийцах тем паче. А этот кто такой?