Перед бурей - [17]

совсем не привлекали меня. То ли дело было тайком про

красться в огород, ловко надуть хозяина, с нарушением

«закона» выдрать морковку, сорвать огурец, подцепить

ветку сладкого горошка! Такой «краденый» плод казался

нам, мальчишкам, в десять раз вкуснее «законного», полу

чаемого дома за столом. Однажды я чуть не поплатился

жизнью из-за этой занимательной игры. Поздней осенью,

уже во время заморозков, наша «банда» как-то совершила

налет на бахчу и покушала кисловатых, мерзлых арбузов.

Ночью у меня обнаружилось острое желудочное заболева

ние: температура поднялась до сорока градусов, и от не

вероятных болей в животе я почти терял сознание. Пе

репуганная мать не знала, что делать. Отец, как назло,

был в командировке. Мать подняла с постели одного

знакомого врача, и вдвоем они кое-как отходили меня

к утру.

После этого случая у меня пропал интерес к игре в

«воры», и наша «банда» постепенно перешла к игре в «раз

бойники». Любимым местом нашим для этой игры был

широкий холмистый луг, с рытвинами и небольшими купа-

1

То есть для придания большей ударной силы бабке, которой раз

бивают «кон», наливал в нее расплавленный свинец.

47

ми деревьев, примыкавший к окраине города, где тогда

жила моя семья. Луг пересекала большая проезжая доро

га,—обычная сибирская дорога, летом пыльная, осенью и

весной грязная, зимой засыпанная снегом, но эта дорога

являлась для нас, мальчишек, предметом особого внима

ния и какого-то особого, полусознательного респекта. Все

происходило оттого, что дорога, около которой мы игра

ли, являлась частью того казавшегося бесконечным Мос

ковского тракта, который, прорезывая всю Европейскую

Россию и Сибирь, бежал от Москвы до Владивостока. По

Московскому тракту шли обозы с товарами, маршировали

колонны солдат, мчались тройки с важными чиновниками

и офицерами, двигались, звеня кандалами, партии арестан

тов под конвоем. Самое название Московский тракт вызы

вало в нашем детском сознании представление о чем-то

важно-таинственном, огромно-могущественном, непонятно-

прекрасном, о чем-то таком, на что, если посмотреть, так

шапка с головы свалится. Мы, конечно, не понимали тогда

значения слова «государство», но каким-то неясным ин

стинктом, каким-то подсознательным чутьем мы подходили

к смутному восприятию этой сложной концепции, и Мос

ковский тракт как-то своеобразно становился в наших гла

зах ее символом и олицетворением. Много лет спустя я

узнал, что, когда древний Рим завоевывал какую-либо

страну или провинцию, первое, что он всегда при этом де

лал, была постройка хорошей дороги — знаменитой «рим

ской дороги», прочно соединявшей новое владение с сто

лицей государства. Такая дорога сразу служила двум це

лям: для Рима она открывала возможность в случае надоб

ности быстро перебрасывать по ней свои легионы, для по

коренных народов она становилась воплощением единства

империи, к которой они теперь принадлежали. Мы, маль

чишки, ничего не знали о римской истории, но в наших

ощущениях, вызываемых Московским трактом, было что-

то родственное этим далеким отголоскам древности. Не

даром часто можно было услышать из уст даже самых от

чаянных головорезов нашей улицы:

— Московский тракт... н-да... это не что-нибудь тебе

такое...

И опять-таки как-то незаметно, само собой, мы, малень

кие существа, впитывали в себя с и б и р с к и е м а с ш т а -

б ы. Да и как было их не впитывать, когда каждодневно

от прохожих и проезжих мы слышали, что езды от Омска

48

до Томска десять дней, от Омска до Иркутска три недели,

а от Омска до Владивостока, почитай, два месяца...

1 августа 1892 года я поступил в приготовительный

класс Омской мужской гимназии. Хорошо помню этот зна

менательный в моей жизни день. Еще накануне я с утра

волновался, не мог ничем заняться, нервно проверял книж

ки и тетради, которые я завтра возьму в класс, несколько

раз надевал и снимал свою новенькую гимназическую фор

му. Ночь я спал плохо и вскочил на ноги ни свет, ни заря,

Мать сама отвезла меня в первым раз в гимназию — жел

то-унылое двухэтажное каменное здание с крытым дере

вянным крыльцом — и сдала меня с рук на руки полному,

седому, в ливрее, гимназическому швейцару. Поглядев на

меня, швейцар как-то странно крякнул и несколько презри

тельно заметил:

— Маловат, маловат-с господинчик... Ростом не вышел.

Мне было тогда всего лишь восемь с половиной лег, и

в серой гимназической форме, с огромным ранцем за спи

ной я действительно походил на головастика. Заметив,

однако, что мать вспыхнула, и, видимо, опасаясь какого-

нибудь реприманда, швейцар поспешил примирительно при

бавить:

— Ничего-с, подрастут-с... Со всеми бывает-с...

Еще мгновенье—и я потонул в многоголовой, шумной,

крикливой, куда-то бегущей толпе гимназистов.

Возвращался домой я уже пешком, сначала с группой

одноклассников, а потом один, и когда, нарочито развязно

вбежав в свою комнату, я размашисто бросил ранец в

угол, мать моя почти с ужасом воскликнула:

— Ваничка!.. Что с тобой?

И она указала на большой синяк, украшавший мою пра

вую щеку под глазом. Приняв самый равнодушный вид,

как будто бы ничего особенного не случилось, я скорого

воркой бросил:

— Пустяки!.. В перемену немного потолкались.

— Хорошо потолкались!—с сердцем воскликнула мать