Пер Гюнт: стихотворения - [6]

За парус умело схватился старик,

И лодка, как птица, вспорхнувшая вмиг,

Крылатая, вновь понеслась.

Их море трепало, как щепку крутя,

Пока не швырнуло на мель,

И снова нахлынули волны, свистя,

В широкую черную щель.

Тут лорд закричал: «Нам спасенья нет!

Мы гибнем! Ко дну идем!»

«Не бойтесь! – моряк усмехнулся в ответ, —

Лишь раз – но тому уж с десяток лет —

Тонула здесь лодка с зерном…»

Тревога мелькнула у лорда в глазах,

Мгновенно припомнил он,

Как ползал пред ним на коленях рыбак,

Отчаяньем ослеплен.

«Ты взял мою жизнь! – Терье Викен

вскричал. —

Ты в смерти семьи виноват!

Теперь мы сочтемся, мой час настал!»

И тут на колени пред лоцманом стал

Британец-аристократ.

Но Терье стоял, на весло опершись,

Как в юности, строен и прям,

Глаза его странною силой зажглись

И ветер гулял по кудрям.

«Ты помнишь, как шел твой надменный корвет

Победно, на всех парусах,

Ты был и спокоен, и сыт, и одет,

Тебя забавляло, что хлеба нет

В убогих рыбачьих домах…

Миледи твоя прекрасней весны

И руки, как шелк, у нее,

Грубей были руки моей жены,

Но в них было счастье мое…

Дочурка твоя синеглаза, бела,

Кудрява, как ангелок, —

Моя – побледней и попроще была,

Понравиться каждому вряд ли могла,

Но я ее нежно берег…

Владел я сокровищем самым большим,

Ценимым выше всего,

Я жил, и дышал, и гордился им,

А ты – уничтожил его!

Но срок расквитаться с тобою настал:

Ты тоже припомнишь сейчас,

Как счастье свое я напрасно спасал,

Седым за несколько лет я стал,

Ты станешь седым за час!»

Он за руки мать и ребенка берет,

Он мрачен, суров и тверд:

«Спокойно! Ни с места! Ни шагу вперед!

Ты их потеряешь, милорд!»

Британец рванулся и помертвел,

Не в силах страх превозмочь,

На лоцмана молча он дико глядел:

Свершилась расплата – и он поседел

За эту короткую ночь.

Но Терье лицом и душой просиял,

От сердца его отлегло,

Он руки ребенка поцеловал

И вдруг улыбнулся светло.

И громко сказал он: «Свободен я!

Как радостно стало жить!

Теперь Терье Викену все друзья,

Теперь не клокочет уж кровь моя

Мучительной жаждой отмстить!

За долгие годы в тюремной тоске

Я высох умом и душой,

Как стебель, растоптанный на песке;

Но ныне – мы квиты с тобой!

Я все тебе отдал, чем был богат,

Я честно тебе заплатил,

Пусть был я сегодня с тобой грубоват, —

Не сетуй: уж в этом сам Бог виноват —

Таким он меня сотворил!»

Наутро узнали, что яхта цела,

Что все спасены притом,

О Терье Викене слава пошла

В народе из дома в дом.

Никто о случившемся ночью не знал,

Но начали все замечать,

Что Терье веселым и бодрым стал,

Тот нрав, что в плену он совсем потерял,

Как будто обрел он опять.

И лорд, и миледи, прощаясь, вошли

В убогий рыбачий дом

И лоцмана крепкие руки трясли,

Признав спасителя в нем.

И Терье им дружески руки потряс,

Дитя по кудрям потрепал.

«Признаюсь вам: вот кто поистине спас

От страшной минуты меня и вас!» —

Он тихо и просто сказал.

Вот яхта, Хеснессунн проходя,

Норвежский подняла флаг,

Там дикий прибой, ничего не щадя,

Кипел на белых камнях.

Рукой по глазам Терье Викен провел —

Покончено с долгим сном:

«Всего я лишился и все приобрел,

И если ты, Боже, меня нашел,

Спасибо тебе на том!»

Таким я видал его: в город он

Богатый привез улов.

Он был, несмотря на седины, силен,

и весел, и бодр, и здоров.

Он девушек словом смущал озорным,

С юнцами, как равный, шутил,

Он в лодку садился прыжком одним

И, парус поставив, отважно под ним

В морскую даль уходил.

У церкви Фьере могила есть —

Открыта ветрам она,

Ни дерева нет, ни ограды здесь,

Но надпись на камне видна.

Одиннадцать букв: «Терье Вийкен» и год

Кончины – белеют на нем,

Дожди его моют, и солнце печет,

И дикое племя цветов растет,

Его окружая венком.

1860

Из домашней жизни

В дому было тихо, на улице – мгла,

Курил я сигару понуро,

Вдруг шумной толпой детвора вошла

И стала носиться вокруг стола

У светлого абажура.

Их свежие лица румянцем цвели,

Как будто после купанья,

Они хоровод крылатый вели,

И мне открывались в чудесной дали

Волшебных стран очертанья.

Уж верил я сам в золотые края,

Взирая на игры эти.

Но в зеркало глянул – и вдруг, друзья,

Почтенного гостя увидел я,

В туфлях и ватном жилете.

И что же? Увидев чужого – вмиг

Смутилась крылатая стая.

Все как-то притихли, и лица их

Погасли: ведь хмурых людей чужих

Пугаются дети, я знаю!

1864

Сила воспоминаний

Вы знаете ли, как вожатый

плясать медведя научил?

В котел он Мишку засадил,

подбросил дров, – пляши, лохматый! —

а сам на скрипке трепака.

На раскаленном дне постой-ка?!

И семенит ногами бойко

Мишук под скрипку вожака.

С тех пор, заслышав те же звуки,

медведь взревет и, сам не свой,

начнет притопывать ногой, —

жива в нем боль от прежней муки. —

И я сидел в котле на дне,

и надо мною скрипка пела…

Но корчилось не только тело, —

душа – на медленном огне.

Глубокий след оставлен теми днями;

малейший отзвук их палит

огнем мне сердце и велит

мне стихотворными плясать стопами.

1864

Основа веры

Страну я будил набатным стихом —

Никто не дрогнул в краю родном.

Я выполнил долг мой, и вот пароход

Меня из Норвегии милой везет.

Но нас в Каттегате туман задержал,

Никто в эту первую ночь не спал —

Военный совет пассажиров шумел,

Решая великое множество дел:

О Дюббёле павшем, о днях предстоящих,

О юношах, в армию уходящих…

«Племянник сбежал! Восемнадцати лет!» —

«Конторщик сбежал! Просто сладу нет!»