Пер Гюнт: стихотворения - [7]

Но слышалось в жалобах и одобренье:

Ведь с ними и мы словно шли в сраженье.

Была среди нас, как будто родная,

Спокойная женщина пожилая;

С ней каждый старался заговорить,

Утешить ее, приласкать, ободрить,

И многие дамы печально и чинно

Вздыхали: «Она проводила сына!»

Она улыбалась, кивая всем:

«О, я не боюсь за него совсем!»

Мне эта старуха казалась прекрасной,

Счастливая верою твердой и ясной;

Мне стало легко и спокойно вдруг:

Она укрепила мой слабый дух!

Не умер народ мой, коль женщина эта

Чудесною верой своей согрета!

Не мудростью книжной была она,

А жизненной правдой смела и сильна.

Откуда же веру она черпала?

Она вдохновенно и гордо знала,

Что сын ее – милый, единственный сын —

Солдат, но солдат норвежских дружин!

1864

В альбом композитора [6]

Орфей зверей игрою усмирял

И высекал огонь из хладных скал.

Камней у нас в Норвегии немало,

А диких тварей слишком много стало.

Играй! Яви могущество свое:

Исторгни искры, истреби зверье.

1866

Монолог Бранда из пятого действия драматической поэмы «Бранд»

На горной вершине. Ветер усиливается, гоня тяжелые облака над заснеженными равнинами. Черные зубцы и гребни проступают то тут, то там, потом опять окутываются туманом. На уступе, избитый, в крови, появляется Бранд. Он oстанавливается, смотрит назад.

Сотни душ пошли за мной,

а теперь вот ни одной…

Я один пришел к вершине.

Все мечтают в серых днях

о великих временах —

многих взбудоражил ныне

долгожданный клич борьбы…

Вот лишь в чем они слабы:

жертвы, жертвы все страшатся!

Впрочем, совестно ль бояться?

Пострадал один за всех —

в страхе жить с тех пор не грех!

(Опускается на камень, смотрит по сторонам.)

Часто в страхе, сам не свой,

как дитя на лай собак,

шел я сквозь кромешный мрак.

Но в какое-то мгновенье

я смирял сердцебиенье,

прозревая свет живой

впереди перед собой.

Ставни застят мне стекло,

но за ставнями светло!

Думал я, в глухом оконце

скоро заиграет солнце

и в обитель привидений

хлынет яркий луч весенний!

…Убедись теперь воочью:

ты в угаре заблуждений,

ты забит, раздавлен ночью!

Эти люди на холмах,

на равнине, у залива —

все они живут впотьмах,

охраняя терпеливо

канувший в былое быт,

дух легенд, воспоминаний…

Так король Харальд хранил

веру, что жива Снефрид:

что ни день зарею ранней

возле милой сторожил,

ждал, чтоб роза оживилась,

чтобы сердце вновь забилось,

слушал жадно, верил глупо,

что блеснет слеза у трупа.

И один ли только он?

Многих мы еще почтили

угождающих могиле,

между тем как есть закон:

от земли – и взят землей…

Ради колоса зерно

умереть в земле должно!

Всюду сумрак ночи длинной —

над младенцем, над мужчиной,

над старухой, над женой!

Господи, какой ценой

вразумить их до конца,

чтоб не чтили мертвеца?

(Вскакивает.)

Призрак следует за мной,

словно бег коня ночной.

Бурей время задышало…

Мы ему служить должны

сталью грозною войны,

ветви миртовой здесь мало.

Что же вижу я вдали?

Трусость, рабское смиренье,

маски, самоупоенье,

униженье всей земли,

крики жен, детей, старух,

мир, который к воплям глух,

и на лицах как печать:

«Нам уж лучше помолчать,

мы потертые гроши,

люди маленькой души!» —

так сдаются без борьбы,

глядя на себя с испугом,

слабости своей рабы…

Где же ты, мой флаг заветный,

радуга над майским лугом,

наш народный флаг трехцветный?

Как ты на ветру играл

под народной песни шквал!

Но норвежцы с королем

в мненьях разошлись потом,

флаг утратил свой язык,

хоть не стих народа крик.

И зубов драконьих ныне

не увидеть нам в долине —

флаг корабль наш поднимает,

лишь когда беду узнает…

Хуже вижу времена:

ночь грозой озарена;

под британским чадом черным

погребен родимый край,

в запустении покорном

задыхается наш май,

смяты юности цвета;

правда, свежесть, красота

меркнут в дымке ядовитой,

там, где, зеленью покрыты,

красовались склоны гор,

только каменные плиты

ныне замечает взор.

Города под пеплом скрыты,

солнце в серой мгле пропало —

так лежат Помпеи плиты,

Геркуланума порталы.

Напряженно смотрят лица, —

в штольнях годы им томиться

в поисках за ценным кладом,

там сквозь своды дождь струится,

низвергаясь водопадом,

молот гнома бьет с размаха

в сердце гор, ломая руды,

но бесплодны камней груды:

злато не живет средь праха…

Люди смотрят жадным взглядом

восхищенного пигмея

на пустую лживость злата.

Что им жизнь, любовь, идея,

что им смерть родного брата?

Что им новые могилы?

Молотки, лопаты, пилы

проникают в глубь земли.

Гаснут светочи вдали;

род людской – толпа рабов,

воли нет, и нет бойцов.

Хуже вижу времена,

вспышки молний в дальнем поле,

волчий разум – зла очаг,

угрожает свету враг.

Северу грозит беда,

должен фьорд хранить суда,

но, сражаться не умея,

робко прячутся пигмеи —

пусть великие народы

гибнут Господу в угоду,

не к лицу нам гнев и раны,

мы малы и бесталанны,

мы здоровье населенья

ставим выше избавленья

от грехов и от обмана;

да и вовсе не за нас

некогда испил Он чашу,

вовсе не за счастье наше

Он венец носил из терний,

не за нас поруган чернью,

умер не за нас, поверьте!

Не за нас легат потом

бок ему проткнул копьем,

дабы убедиться в смерти,

не за нас тот молоток

гвозди забивал тогда

в ткань живую рук и ног…

Нет, не нас тогда он спас,

за большие города,

он страдал, а не за нас!

Пусть война идет в стране,

наши хаты в стороне,

мы не бросим свой насест.

Не за нас он принял крест!

Впрочем, есть и наша доля