Пепойдека - [2]

- А-а-а-а-а, - стройным хором затянули ученики. Накрывали на стол. Пепойдека оглядывал своих учеников. Дима Дикарев, как сумасшедший, барабанил по столу, что-то завывая. Белки совершенно застывших глаз отливали зловещей голубизной. То было его обычное состояние, и поэтому никто не обращал внимания. А поначалу Метр Ритмович не раз был вынужден одeргивать его. К тому же он недолюбливал Диму, потому что всегда встрянет и начнeт копаться в знаниях учителя. А так ли это, а так ли то, а вот мне сказали...

То ли дело Силен Бараныч! Вот уж, хоть и нехорошо так говорить, ссы в глаза - всe Божья роса. Скажи ему, что будем Манифест Ком. Партии читать на греческом - так, ей Богу, поверит и даже не спросит, зачем ему этот манифест. Хороший ученик!

Ну, Лигурин, понятно! Остался как-то после уроков, подошeл сам и говорит: "Давайте, я вас провожу домой", - и голову на грудь к учителю склоняет.

Это было очень неожиданное предложение, и Пепойдека не отказал, хотя и не знал, как вести себя. Гомосексуальные отношения он любил только на бумаге, в текстах. А в жизни не понимал их прелести. К тому же у него была подруга.

И всe же... Всe же он глубоко переживал своe равнодушие к мальчикам. "Почему, - думал он, - мой учитель понимал это, а я, вот тоже учитель, а не понимаю?"

Думал и мучился. Кроме этого обстоятельства жизнь его протекала вполне по античному образцу. На службу он не ходил, а всe свободное время посвящал чтению древних и пированию с друзьями. Трудно сказать, на что больше уходило времени, но было весело и благородно. А не для этого ли он родился?! И всe же...

Как сейчас перед глазами обычная картина. Все возлежат в удобных позах. Каждый из присутствующих привeл с собой юношу. Шутки, смех, вино течeт рекою, юноши в коротких хитонах подносят воду. А Пепойдека лежит один и серьeзно трогает струны своей кифары. Называли его тогда Терпандром. Начинал он дорийским ладом. Слушатели замирали. А распорядитель объявлял первую чашу - чашу жажды. Обычно после этого начинался агон гимнастов. Смуглые, стройные мужи выходили на ковeр и играли мускулатурой. Терпандр держал дорийский лад. Вторая чаша принадлежала веселью. Выпивали, награждали победителя первого агона и начинали гонять по кругу анекдоты. Терпандр невозмутимо наигрывал. Он вообще участвовал только в двух агонах: в лирическом, где он был единственным претендентом, и поэтому всегда победителем, и в алкоголическом, где природные данные неведомым образом выносили его на гребень славы и почeта среди настоящих ценителей жизни. Третью чашу пили в честь наслаждения. Тут Терпандр ударял фригийским, и в дело шли юноши. Он считал, что, как поэт, может пережить всe развeртывающееся у него перед глазами, и отражал это своими горячими произведениями. Наконец ахейцы утомлялись, и распорядитель объявлял: "Четвeртая чаша принадлежит безумию!" Терпандр умолкал на дорийском, и избранные пили в полной тишине. Наступало время серьeзного разговора. Юноши замирали у ног покровителей, а мужи, понемножечку сбрасывая с себя опьянение и одурение табака, принимались за обсуждение вопросов важных и жизненно-необходимых, например, о принадлежности перу великого слепца 5-й или 10-й песни "Илиады". Шумели, ругались. Но было за что: победитель этого агона, олимпионик, получал по "гамбургскому счeту": его до следующей пирушки снабжали деньгами на еду, алкоголь и табак в таких размерах, которые он сам назначал. Самое же главное - он имел право на бесцензурную публикацию в первых страницах их собственного детища - журнала "Ахейский Ренессанс". А это, конечно, слава! Отроки смотрели на олимпионика всегда с раскрытыми ртами и облизывались. И ещe: никто не смел оскорбить победителя! В общем, всe было как в старой доброй Греции.

Но пришeл чeрный час. Статья олимпионика Пепойдеки о сомнительной необходимости третьего агона наделала шуму. Некоторые стали более сдержаны при встрече с ним, а Критий и К' просто отвернулись. И вот, на следующий пирушке его оскорбили вслух. Причeм, подставили для этого самое ничтожное создание под солнцем - Аркашку Косолапого, которого никто и не называл иначе как Ферсит. Так во всеобщей тишине и раздалось: " Misopaides ".* Только басовая струна отозвалась в теле кифары. Рука... Мелькнул в голове 265-й стих 2-й песни "Илиады" - но нет! Пепойдека провeл глазом по собранию. Все молчали - никто не собирался вступаться за честь олимпионика. Тогда он со словами: "За здоровье красавца Крития!" - выплеснул остаток вина, встал и вышел, бросив в очаг членский билет. Так он распростился со званием "Афинский муж". Но не горевал, а сумел простить врагов своих.

В это время накатило 1000-летие крещения Руси, и он крестился в православной церкви. Походил-походил в их храмы и разочаровался. Культуры ноль, обскурантизм, невежество, порядка никакого, иереи - не докричишься, не достучишься... И почувствовал он тягу к латинской вере. Вошeл в их Церковь, успокоился и стал регулярно, не реже одного раза в месяц, посещать храм, а остальное время отдал Риму.

С того самого дня, как он потерял Афинское гражданство, вырастало и расцветало у него в душе буйным цветом отвращение ко всему греческому. В самом деле, что греки? Поэзия, музыка! Но кифару он раздавил тогда руками вместо Ферсита, и как раздавил, так что-то и стихи не идут в голову. Геометрия - он в ней как свинья в апельсинах! Или философия - так он всегда считал, а теперь совсем убедился в том, что это удел людей неумных, которым чуть-чуть не хватило, чтобы стать поэтами.