Пепел - [255]
– Мы в Ольшину едем? – спросил он по дороге.
– Как будто. Я встретил в поле верхового, который скакал в город за покупками. В усадьбе старика Цедро квартира главнокомандующего… На время, конечно, а то ведь periculum in mora.[566] Старик Цедро дает обед для штаба. Как бы только между жарким и десертом не принесли черти Шаурота в черно-желтом соусе! Вам бы надо быть на этом пиршестве, пан поручик. Широко, по-барски старик размахнулся. Хочет себя показать, хоть, наверно, поджилки у бедняги трясутся, хоть сильно рискует…
– Вы ведь туда едете?
– Да, как домашний человек пана Цедро.
Старик бросил на Рафала прежний насмешливый взгляд и расхохотался весело и громко.
– Ах ты, господи! Ну и важный же из вас офицер, Рафал Ольбромский! Что за конь! Что за фигура! Отполировали вас! Вылощили… Не были вы прежде таким ученым… Далеко пойдете! Вот и отлично.
– А как вы думаете? Оба мы с Кшиштофом в люди вышли. Миром правим вместо того, чтобы с вами тут на навозной куче хозяйничать…
Как только Рафал назвал имя Кшиштофа, старик Трепка весь как-то сморщился, сжался. В одно мгновение он превратился в дряхлого старикашку. Ехал на лошади ссутулившись, опустив руки.
– С Кшиштофом, говорите?…
Старик раз, другой махнул прутом в воздухе. Показал что-то в поле. Потом в другой стороне, а когда повернулся опять к спутнику, тот увидел его ставшее в Яруг детским лицо.
– Нет Кшися… – тихо сказал старик, точно поведал печальную тайну.
– Ну, конечно, здесь его нет – по свету гуляет. Воюет.
– Воюет…
– Получали вы от него какие-нибудь вести?
– Из Парижа написал он письмецо, а потом ничего уж больше, ни слова. Прислали сюда французскую газету, где сообщалось, что полк его в Испании. Только всего мы и знаем о нем…
Они въехали в широкую березовую аллею, которая вела к усадьбе. Старые березы с черными внизу, а повыше белоснежными стволами, иссеченными прожилками как мрамор, предстали пред ними, будто гостеприимно распахнутые ворота, будто растворенные настежь сени. Неуловимо шумели поникшие листья, словно пели песню о том, чего никто, кроме них, не поведает, о чувствах, давно пережитых. В молчании проехали всадники несколько сотен шагов по этой аллее.
Рафал оглянулся назад… Ему почудилось, померещилось, представилось в воображении, будто вдали кто-то скачет на коне…
Юноша не хотел признаться сам себе, что это он подумал о Кшиштофе. Неприятно и гадко было ему думать об этом. Аллея, словно стрельчатое окно, открывалась на широкие поля. Темное, необъятное море пшеницы представляло собой несравненное зрелище. Как-то невольно Рафал и Трепка заговорили о хлебах, об урожае, о дождях и, беседуя друг с другом, как два землероба, живущие межа об межу, которых ничто не интересует, кроме нового урожая, въехали во двор усадьбы. Как он изменился! На нем было полно лошадей под военным седлом со слегка только отпущенными подпругами, солдат, которые торопливо обедали по углам и громко галдели. Окна в доме были отворены, дверь на крыльцо распахнута настежь… Слышалась музыка, пение, аплодисменты. Шмыгали взад и вперед прислуга и ординарцы.
Обед, наскоро сервированный для князя и его свиты, уже кончился. Главнокомандующий в садовой беседке держал с несколькими генералами какой-то совет. Молодые офицеры заполнили большой зал и смежные комнаты. Когда Трепка, ведя под руку Рафала, поднимался на крыльцо, снова послышались звуки старого фортепьяно. «Пан посол» ввел спутника в зал, а сам на цыпочках прошел по коридорчику на террасу, ступеньки которой вели в сад. Торопливо удаляясь, он показывал Рафалу на свой более чем домашний костюм и забрызганные грязью грубые сапоги. Рафал прошел в зал. Он окинул глазами присутствующих.
Один из молоденьких офицеров играл. Панна Мери стояла около инструмента. Тот же наклон головы, то же выражение лица. Глаза полузакрыты… Девушка подняла голову и запела:
Это звучал красивый голос не подростка, которого он, слышал несколько лет назад, а молодой, полной сил женщины. Панна Мери обвела чудными глазами окруживших ее мужчин. Радость жизни, сила чувства и жажда счастья светились в ее взоре, слышались в ее песне. Всему близкому ей миру молодежи, как проницательному судье, который знает всю правду и исполнен справедливости, жаловалась она в песне на пустоту этого унылого дома, на свою горькую одинокую молодую жизнь. Не словами, а одними лишь звуками, сменой дивных музыкальных ударений выражала она свои чувства, – и вся толпа молодежи сосредоточенно внимала ей. Ни один из слушателей не остался равнодушен к ее горькой жалобе, к этому голосу, к этому стону одиночества. Но вот оборвался мелодический напев, и голос задрожал от наивысшего блаженства. Рафал поднял глаза и увидел, как устремились на него две брильянтовые стрелы очей панны Мери. Он с наслаждением ощутил, что это с ним здоровается, что это его приветствует она старой песенкой, полной блаженства… Улыбкой радости, благоуханным сиянием счастья расцвели уста певицы.
Через минуту Рафал бросил взгляд направо. Там, окруженный несколькими самыми изысканными приближенными князя, сидел старик Цедро. С годами он почти не изменился. То же красивое старческое лицо, тот же изящный поворот головы, та же манера держаться. Старик сидел в кресле с изяществом легкомысленного денди, улыбался ласково или покровительственно, держался прямо и красиво. Снисходительным и в то же время надменным взглядом окидывал этот барин гостей. Но при радостных звуках песенки, за которой понеслись все вздохи юности, старые губы вдруг растянулись, как лопнувший резиновый мяч, нос чуть не столкнулся с острым подбородком, глаза опустились и налились кровью. Не дрогнули руки, которыми старик красиво оперся на подлокотники кресла, не шевельнулись скрещенные ноги, только с ресниц закапали на колени горькие как полынь, крупные слезы тоски. Никто, кроме Рафала, не обратил на них внимания. Когда панна Мери кончила петь, раздался гром восторженных аплодисментов, и все стали просить ее спеть еще какую-нибудь песенку. Пока панна Мери, притворно отказываясь и жеманясь, искала в папке ноты, старик Цедро выбрался из толпы гостей.
Впервые напечатан в журнале «Голос», 1889, № 49, под названием «Из дневника. 1. Собачий долг» с указанием в конце: «Продолжение следует». По первоначальному замыслу этим рассказом должен был открываться задуманный Жеромским цикл «Из дневника» (см. примечание к рассказу «Забвение»).«Меня взяли в цензуре на заметку как автора «неблагонадежного»… «Собачий долг» искромсали так, что буквально ничего не осталось», — записывает Жеромский в дневнике 23. I. 1890 г. В частности, цензура не пропустила оправдывающий название конец рассказа.Легшее в основу рассказа действительное происшествие описано Жеромским в дневнике 28 января 1889 г.
Повесть Жеромского носит автобиографический характер. В основу ее легли переживания юношеских лет писателя. Действие повести относится к 70 – 80-м годам XIX столетия, когда в Королевстве Польском после подавления национально-освободительного восстания 1863 года политика русификации принимает особо острые формы. В польских школах вводится преподавание на русском языке, польский язык остается в школьной программе как необязательный. Школа становится одним из центров русификации польской молодежи.
Роман «Верная река» (1912) – о восстании 1863 года – сочетает достоверность исторических фактов и романтическую коллизию любви бедной шляхтянки Саломеи Брыницкой к раненому повстанцу, князю Юзефу.
Роман «Бездомные» в свое время принес писателю большую известность и был высоко оценен критикой. В нем впервые Жеромский исследует жизнь промышленных рабочих (предварительно писатель побывал на шахтах в Домбровском бассейне и металлургических заводах). Бунтарский пафос, глубоко реалистические мотивировки соседствуют в романе с изображением страдания как извечного закона бытия и таинственного предначертания.Герой его врач Томаш Юдым считает, что ассоциация врачей должна потребовать от государства и промышленников коренной реформы в системе охраны труда и народного здравоохранения.
Рассказ был включен в сборник «Прозаические произведения», 1898 г. Журнальная публикация неизвестна.На русском языке впервые напечатан в журнале «Вестник иностранной литературы», 1906, № 11, под названием «Наказание», перевод А. И. Яцимирского.
Впервые напечатан в журнале «Голос», 1891, №№ 24–26. Вошел в сборник «Рассказы» (Варшава, 1895).Студенческий быт изображен в рассказе по воспоминаниям писателя. О нужде Обарецкого, когда тот был еще «бедным студентом четвертого курса», Жеромский пишет с тем же легким юмором, с которым когда‑то записывал в дневнике о себе: «Иду я по Трэмбацкой улице, стараясь так искусно ставить ноги, чтобы не все хотя бы видели, что подошвы моих ботинок перешли в область иллюзии» (5. XI. 1887 г.). Или: «Голодный, ослабевший, в одолженном пальтишке, тесном, как смирительная рубашка, я иду по Краковскому предместью…» (11.
В настоящем сборнике прозы Михая Бабича (1883—1941), классика венгерской литературы, поэта и прозаика, представлены повести и рассказы — увлекательное чтение для любителей сложной психологической прозы, поклонников фантастики и забавного юмора.
Слегка фантастический, немного утопический, авантюрно-приключенческий роман классика русской литературы Александра Вельтмана.
Чарлз Брокден Браун (1771-1810) – «отец» американского романа, первый серьезный прозаик Нового Света, журналист, критик, основавший журналы «Monthly Magazine», «Literary Magazine», «American Review», автор шести романов, лучшим из которых считается «Эдгар Хантли, или Мемуары сомнамбулы» («Edgar Huntly; or, Memoirs of a Sleepwalker», 1799). Детективный по сюжету, он построен как тонкий психологический этюд с нагнетанием ужаса посредством череды таинственных трагических событий, органично вплетенных в реалии современной автору Америки.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Британская колония, солдаты Ее Величества изнывают от жары и скуки. От скуки они рады и похоронам, и эпидемии холеры. Один со скуки издевается над товарищем, другой — сходит с ума.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.