Пепел - [16]
В круг танцующих врезались саночки арлекина, и черная его маска выплыла из мрака на свет.
– В Тарнины, все в Тарнины! – громко кричал он, хлопая своей розгой кого попало, особенно стоявших поблизости мужчин. – В Тарнины! Что же вы стоите тут, ротозеи!
Все бросились к своим санкам. Поднялся шум, толкотня, все со смехом стали разыскивать и надевать снятые шубы и бурки.
Смех раздавался кругом. На всех напала веселость. Послышались смелые шутки; тут и там кавалеры украдкой целовали дамам ручки, и мимолетная тень недовольства; пробежав по личику красавицы, словно прикрывала почищенный поцелуй; дамы дарили кавалеров улыбками, всю прелесть и сладость которых скрывала и таила спасительная ночная тьма. Когда Рафал подбежал к своей лошади и хотел вскочить в седло, он увидел рядом отца. Старый кравчий незаметно пощупал рукой шею лошади, чтобы проверить, не слишком ли Баська разгорячена, и что-то буркнул себе под нос. Рафал знал, что эта проверка не сулит ничего хорошего, но только сдвинул набекрень свою краковскую шапку. Чему быть, того не миновать, да ведь будет оно только завтра… Лошадь сама стала около саней, на которых сидели знакомые дамы. Некоторое время им пришлось постоять, пока не тронулся весь длинный, как змея, поезд. Впереди они снова увидели пеструю вереницу саней, мчавшихся по направлению к Тарнинам. Огни, крики и песни снова наполнили долину.
Вдали, на холме, посреди Сандомирского плоскогорья, спускающегося к долине Вислы, горели между деревьями огни в окнах старой усадьбы. Когда, наконец, тронулись и сани Геленки, Рафал услышал голос отца, с трудом усаживавшегося в маленькие санки:
– Скачи сейчас же во весь дух домой и встречай гостей на крыльце!
Юноша с болью в сердце пришпорил лошадь, в ярости пригнулся к луке седла и, обгоняя поезд, помчался вскачь. В мгновение ока он был на крыльце. Первые сани уже подъезжали к дому, и мать, в полушелковом кунтуше, с сестрами в праздничных платьях встречала гостей, низко кланяясь и прося почтить своим присутствием их скромное жилище. Рафал стал рядом с матерью, он тоже кланялся, снимал меха и шубы, провожал дам, приносил стулья. Вскоре явился и отец. Никто не мог узнать старика Ольбромского, который нигде не бывал и почти никого не принимал у себя. Старика словно подменили. Надев дорогой жупан и накинув на плечи красивый кунтуш, помнивший бог весть какие времена, он низко кланялся гостям, крутил ус, как в былые разгульные времена, улыбался, говорил комплименты, почтительно кланялся высоким гостям. Когда на крыльцо поднялась одна из важных матрон, старый кравчий подал ей руку и, крутя ус, изгибаясь, откидывая рукава кунтуша, торжественно повел ее через толпу, собравшуюся уже не только в гостиной, в боковушах и в остальных тесных и низких комнатках дома, но и в сенях, на крыльце, в клетушках старушек теток, старых дев – сестер и приживалок.
Рафал постарался достойно принять своих дам. Он подал руку жене стольника и проводил ее в дом. Юноша сам не знал, откуда у него взялась такая уверенность, смелость движений, поклонов и галантных слов. Жена стольника держала за руку свою подругу, панну Гелену, и весело смеялась. Они остановились на пороге гостиной, где было уже столько народу, что яблоку негде упасть. Старый кравчий приносил извинения и просил гостей веселиться напропалую.
– Лучины только, дорогой сосед, не пожалейте! – крикнул кто-то из толпы. – Выйдем во двор и запляшем, как на берегу!
Старик обернулся на этот голос и с низким поклоном, лукаво усмехаясь, проговорил:
– Дом тесен, ей-ей, сударь, тесен! Сам вижу и болею душой, а все-таки в доброе старое время под этой низкой стрехой не раз отплясывали лихую мазурку. Стыдно было бы мне, если бы нынче такие знатные гости – да во дворе…
– Как же быть, когда тесно у вас, соседушка! Как же быть, когда тесно!
– Тесно, тесно! – воскликнул кто-то другой. – Шляхетский дом тесен, а места в нем для пляски, для гостей испокон веку хватало. Как-нибудь раздвинемся.
– Судари! – кричал еще громче старый кравчий, откидывая назад рукава старого кунтуша. – Судари, да я велю стены снять в этом прадедовском гнезде!
– Да что вы! Вон сколько тут места для нас!
Музыканты за окном заиграли краковяк, и несколько пар пустились в пляс. Для стоявших уже не оставалось места. Гости толкались по комнатам.
Батраки с фольварка, ad hoc[31] переодетые в ливреи, разносили на подносах вино и домашнее печенье. Шум голосов наполнил весь дом до последних сенцев, выходивших куда-то на огороды. Было весело, но все чувствовали, что о танцах в этом доме не может быть и речи. Гости поэтому перешептывались, что надо посидеть немного из вежливости и трогаться дальше искать усадьбу попросторнее.
В боковушке, где висел большой образ Сулиславской божьей матери в почерневших от времени ризах, в боковушке, где протекла, наверное, не одна долгая жизнь от колыбели до гробовой доски, староста и старостиха поезда держали длинную речь перед хозяйкой дома, преподнося ей доску, выделанную наподобие сандомирского пшеничного пирога.
Звуки музыки заглушали эту речь, и в остальные комнаты долетали только обрывки ее.
Повесть Жеромского носит автобиографический характер. В основу ее легли переживания юношеских лет писателя. Действие повести относится к 70 – 80-м годам XIX столетия, когда в Королевстве Польском после подавления национально-освободительного восстания 1863 года политика русификации принимает особо острые формы. В польских школах вводится преподавание на русском языке, польский язык остается в школьной программе как необязательный. Школа становится одним из центров русификации польской молодежи.
Впервые повесть напечатана в журнале «Голос», 1897, №№ 17–27, №№ 29–35, №№ 38–41. Повесть была включена в первое и второе издания сборника «Прозаические произведения» (1898, 1900). В 1904 г. издана отдельным изданием.Вернувшись в августе 1896 г. из Рапперсвиля в Польшу, Жеромский около полутора месяцев проводит в Кельцах, где пытается организовать издание прогрессивной газеты. Борьба Жеромского за осуществление этой идеи отразилась в замысле повести.На русском языке повесть под названием «Луч света» в переводе Е.
Впервые напечатан в журнале «Голос», 1896, №№ 8—17 с указанием даты написания: «Люцерн, февраль 1896 года». Рассказ был включен в сборник «Прозаические произведения» (Варшава, 1898).Название рассказа заимствовано из известной народной песни, содержание которой поэтически передал А. Мицкевич в XII книге «Пана Тадеуша»:«И в такт сплетаются созвучья все чудесней, Передающие напев знакомой песни:Скитается солдат по свету, как бродяга, От голода и ран едва живой, бедняга, И падает у ног коня, теряя силу, И роет верный конь солдатскую могилу».(Перевод С.
Впервые напечатан в газете «Новая реформа», Краков, 1890, №№ 160–162, за подписью Стефан Омжерский. В 1895 г. рассказ был включен в изданный в Кракове под псевдонимом Маврикия Зыха сборник «Расклюет нас воронье. Рассказы из края могил и крестов». Из II, III и IV изданий сборника (1901, 1905, 1914) «Последний» был исключен и появляется вновь в издании V, вышедшем в Варшаве в 1923 г. впервые под подлинной фамилией писателя.Рассказ был написан в феврале 1890 г. в усадьбе Лысов (Полесье), где Жеромский жил с декабря 1889 по июнь 1890 г., будучи домашним учителем.
Рассказ был включен в сборник «Прозаические произведения», 1898 г. Журнальная публикация неизвестна.На русском языке впервые напечатан в журнале «Вестник иностранной литературы», 1906, № 11, под названием «Наказание», перевод А. И. Яцимирского.
Впервые напечатан в журнале «Голос», 1892, № 44. Вошел в сборник «Рассказы» (Варшава, 1895). На русском языке был впервые напечатан в журнале «Мир Божий», 1896, № 9. («Из жизни». Рассказы Стефана Жеромского. Перевод М. 3.)
«Полтораста лет тому назад, когда в России тяжелый труд самобытного дела заменялся легким и веселым трудом подражания, тогда и литература возникла у нас на тех же условиях, то есть на покорном перенесении на русскую почву, без вопроса и критики, иностранной литературной деятельности. Подражать легко, но для самостоятельного духа тяжело отказаться от самостоятельности и осудить себя на эту легкость, тяжело обречь все свои силы и таланты на наиболее удачное перенимание чужой наружности, чужих нравов и обычаев…».
«Новый замечательный роман г. Писемского не есть собственно, как знают теперь, вероятно, все русские читатели, история тысячи душ одной небольшой части нашего православного мира, столь хорошо известного автору, а история ложного исправителя нравов и гражданских злоупотреблений наших, поддельного государственного человека, г. Калиновича. Автор превосходных рассказов из народной и провинциальной нашей жизни покинул на время обычную почву своей деятельности, перенесся в круг высшего петербургского чиновничества, и с своим неизменным талантом воспроизведения лиц, крупных оригинальных характеров и явлений жизни попробовал кисть на сложном психическом анализе, на изображении тех искусственных, темных и противоположных элементов, из которых требованиями времени и обстоятельств вызываются люди, подобные Калиновичу…».
«Ему не было еще тридцати лет, когда он убедился, что нет человека, который понимал бы его. Несмотря на богатство, накопленное тремя трудовыми поколениями, несмотря на его просвещенный и правоверный вкус во всем, что касалось книг, переплетов, ковров, мечей, бронзы, лакированных вещей, картин, гравюр, статуй, лошадей, оранжерей, общественное мнение его страны интересовалось вопросом, почему он не ходит ежедневно в контору, как его отец…».
«Некогда жил в Индии один владелец кофейных плантаций, которому понадобилось расчистить землю в лесу для разведения кофейных деревьев. Он срубил все деревья, сжёг все поросли, но остались пни. Динамит дорог, а выжигать огнём долго. Счастливой срединой в деле корчевания является царь животных – слон. Он или вырывает пень клыками – если они есть у него, – или вытаскивает его с помощью верёвок. Поэтому плантатор стал нанимать слонов и поодиночке, и по двое, и по трое и принялся за дело…».
Григорий Петрович Данилевский (1829-1890) известен, главным образом, своими историческими романами «Мирович», «Княжна Тараканова». Но его перу принадлежит и множество очерков, описывающих быт его родной Харьковской губернии. Среди них отдельное место занимают «Четыре времени года украинской охоты», где от лица охотника-любителя рассказывается о природе, быте и народных верованиях Украины середины XIX века, о охотничьих приемах и уловках, о повадках дичи и народных суевериях. Произведение написано ярким, живым языком, и будет полезно и приятно не только любителям охоты...
Творчество Уильяма Сарояна хорошо известно в нашей стране. Его произведения не раз издавались на русском языке.В историю современной американской литературы Уильям Сароян (1908–1981) вошел как выдающийся мастер рассказа, соединивший в своей неподражаемой манере традиции А. Чехова и Шервуда Андерсона. Сароян не просто любит людей, он учит своих героев видеть за разнообразными человеческими недостатками светлое и доброе начало.