Пепел - [18]
– Смотри-ка, бок серны едят! Видали, сосед… Ей-ей – бок серны!
– Бок-то бок, да только не серны, а бараний.
– Что вы мне говорите! Да я носом потяну и серну учую, когда она еще на противне жарится, а уж на блюде…
В другом месте говорили еще тише:
– Танцы на кухне, а прием – в боковушках…
– Как при Пястах…
– Свинопасы в кафтанах с галунами…
Рафал сгорел со стыда, услышав случайно такие разговоры. Особенно больно ему стало, когда до слуха ею донесся язвительный смех прекрасной стольничихи.
Как только ему удавалось улизнуть, он бежал в комнату, где веселилась молодежь. Там он искал глазами панну в голубом. Сердце у него сжималось от тоски, когда он видел, что, веселая и довольная, она танцует с другим. Остановившись на нем, ее глаза улыбались еще веселее какой-то лучезарной, радостной улыбкой. Ни на одно мгновение не могли они отвести глаз друг от друга. Все время тянулись друг к другу… Даже во время драбантов и кадрилей, которыми пыталась щегольнуть более утонченная и светская молодежь (из Завихоста), панна Гелена поворачивала голову туда, где был ее кавалер. Когда в перерывах между танцами она прохаживалась с подругами, Рафал на минуту присоединялся к ней. Он не мог, положительно не мог наглядеться на нее, когда она улыбалась с детской искренностью в то время, как речь ее была надменной и выражение лица принужденным и серьезным.
Блуждая так в толпе людей, не зная, что сказать друг другу, они становились все смелее, и глаза их говорили друг другу все то, чего они не могли выразить словами. Бывали минуты неземного блаженства, когда они шли рядом, не сводя глаз друг с друга, зачарованные улыбками, обессиленные сладкой истомой. Сердца их были полны удивления, и неведомая тревога на короткое мгновение охватывала их. Ее глаза, синие, как дальние леса в летний день, темнели вдруг и вспыхивали, как пламя. Они словно загорались на мгновение то гневом, то огнем желания, то светились вдруг непонятной тоской… Безотчетное волнение страсти, пылкой, горячей, детски-невинной и наивно-нескромной, отражалось на их лицах и гасло мгновенно в неожиданном взрыве смеха, резкого, как отточенный кинжал. Они начинали разговор, сами не зная почему, вполголоса, обо всем и ни о чем, о небе и земле, о фраках и самых красивых именах, о латыни и глубоком снеге… От этого блаженства Рафала постоянно отрывал отец со своими поручениями, мать или сестры, то и дело звавшие его. Он давал тумаки и указания слугам, угощал самых знатных гостей, подавал им даже трубки и сам зажигал бумажный жгут для закурки. Он кланялся, говорил кучу любезностей, сам едва понимая, что же это он говорит. Он все время чокался с молодыми соседями, и язык от этого все больше у него заплетался. Первый раз в жизни Рафал пил безнаказанно, да еще старое венгерское. Он болтал все громче, смелее, развязнее и цветистей. Бегал в толпе и, почти не таясь, искал глазами панну Геленку.
Так прошла ночь.
Под утро, когда гости успели отдохнуть, опять заиграла музыка. Молодой хозяин выпил еще несколько рюмок вина с одним из соседей, таким же безусым, как и он, – и вдруг почувствовал такую любовь к этому юнцу, что забился с ним в одну из смежных комнат и стал со слезами открывать ему свои самые сокровенные тайны. Во время этих признаний он заметил, что через соседний коридорчик проскользнула, словно голубое облачко, женская фигурка. Рафал тотчас ринулся вслед за дамой, чтобы в случае необходимости услужить ей. Пробившись через толпу шляхтичей, которые громко разговаривали, сопровождая свои слова выразительными жестами, он торопливо вошел в укромный уголок, предназначенный для дамского будуара. Там было пусто. Восковые свечи тускло горели перед старым почернелым зеркалом. В углу стояла на коленях панна Геленка и старалась прикрепить оборвавшуюся во время танцев подшивку платья. Рафал только сейчас увидел, что это она. Точно в первый раз он заметил, как изумителен, несравненен цвет ее щечек, как заливаются они вдруг ярким румянцем, как румянец постепенно переходит в нежную матовую белизну лба. Он увидел светлые, пушистые волосы… Заметив его, Геленка быстро встала и вперила в него испуганные прелестные глаза, печальной синевой своей напоминавшие цветок лобелии.
Рафал что-то промолвил, прошептал…
Она стояла, не зная что делать. Он подошел к ней. Она сделала движение, чтобы уйти. Сам не сознавая, что делает, он взял ее за руки, наклонился и приник устами к ее светлым волосам. С минуту длился этот жгучий, страстный поцелуй. Тихий возглас вырвался из ее груди. В изумлении она отстранила его и вышла из комнаты. Рафал застыл, прислонившись спиною к стене. В голове, в груди, в ушах, в сердце звучала отдаленная, тоскливая и страстная мелодия мазурки, особенно один высокий, упоительный, захлебывающийся аккорд скрипок. Бурным счастьем наполнял его душу топот ног, от которого дрожал весь дом, и громкий говор, переходивший в беспорядочный шум. В висках молотом стучала кровь, а в глазах мерцали огни свечей, словно живой, воплощенный трепет его упоенного сердца.
Он громко засмеялся и твердым шагом вышел из комнаты. Ему казалось, что он не выдержит такого счастья. Кончено! Он разнесет размечет, разобьет в щепы весь этот дом! Всем бросит вызов и нанесет оскорбление. Будет драться насмерть с каждым, кто бы посмел… Приняв это решение, он упал на грудь первому попавшемуся толстопузому шляхтичу, который тотчас, ни с того ни с сего, стал душить его в объятиях и колоть своей щетиной. Рафал выпил с ним на брудершафт и, рыдая от счастья умиленными слезами, пошел дальше.
Повесть Жеромского носит автобиографический характер. В основу ее легли переживания юношеских лет писателя. Действие повести относится к 70 – 80-м годам XIX столетия, когда в Королевстве Польском после подавления национально-освободительного восстания 1863 года политика русификации принимает особо острые формы. В польских школах вводится преподавание на русском языке, польский язык остается в школьной программе как необязательный. Школа становится одним из центров русификации польской молодежи.
Впервые повесть напечатана в журнале «Голос», 1897, №№ 17–27, №№ 29–35, №№ 38–41. Повесть была включена в первое и второе издания сборника «Прозаические произведения» (1898, 1900). В 1904 г. издана отдельным изданием.Вернувшись в августе 1896 г. из Рапперсвиля в Польшу, Жеромский около полутора месяцев проводит в Кельцах, где пытается организовать издание прогрессивной газеты. Борьба Жеромского за осуществление этой идеи отразилась в замысле повести.На русском языке повесть под названием «Луч света» в переводе Е.
Впервые напечатан в журнале «Голос», 1896, №№ 8—17 с указанием даты написания: «Люцерн, февраль 1896 года». Рассказ был включен в сборник «Прозаические произведения» (Варшава, 1898).Название рассказа заимствовано из известной народной песни, содержание которой поэтически передал А. Мицкевич в XII книге «Пана Тадеуша»:«И в такт сплетаются созвучья все чудесней, Передающие напев знакомой песни:Скитается солдат по свету, как бродяга, От голода и ран едва живой, бедняга, И падает у ног коня, теряя силу, И роет верный конь солдатскую могилу».(Перевод С.
Впервые напечатан в газете «Новая реформа», Краков, 1890, №№ 160–162, за подписью Стефан Омжерский. В 1895 г. рассказ был включен в изданный в Кракове под псевдонимом Маврикия Зыха сборник «Расклюет нас воронье. Рассказы из края могил и крестов». Из II, III и IV изданий сборника (1901, 1905, 1914) «Последний» был исключен и появляется вновь в издании V, вышедшем в Варшаве в 1923 г. впервые под подлинной фамилией писателя.Рассказ был написан в феврале 1890 г. в усадьбе Лысов (Полесье), где Жеромский жил с декабря 1889 по июнь 1890 г., будучи домашним учителем.
Рассказ был включен в сборник «Прозаические произведения», 1898 г. Журнальная публикация неизвестна.На русском языке впервые напечатан в журнале «Вестник иностранной литературы», 1906, № 11, под названием «Наказание», перевод А. И. Яцимирского.
Впервые напечатан в журнале «Голос», 1892, № 44. Вошел в сборник «Рассказы» (Варшава, 1895). На русском языке был впервые напечатан в журнале «Мир Божий», 1896, № 9. («Из жизни». Рассказы Стефана Жеромского. Перевод М. 3.)
«Полтораста лет тому назад, когда в России тяжелый труд самобытного дела заменялся легким и веселым трудом подражания, тогда и литература возникла у нас на тех же условиях, то есть на покорном перенесении на русскую почву, без вопроса и критики, иностранной литературной деятельности. Подражать легко, но для самостоятельного духа тяжело отказаться от самостоятельности и осудить себя на эту легкость, тяжело обречь все свои силы и таланты на наиболее удачное перенимание чужой наружности, чужих нравов и обычаев…».
«Новый замечательный роман г. Писемского не есть собственно, как знают теперь, вероятно, все русские читатели, история тысячи душ одной небольшой части нашего православного мира, столь хорошо известного автору, а история ложного исправителя нравов и гражданских злоупотреблений наших, поддельного государственного человека, г. Калиновича. Автор превосходных рассказов из народной и провинциальной нашей жизни покинул на время обычную почву своей деятельности, перенесся в круг высшего петербургского чиновничества, и с своим неизменным талантом воспроизведения лиц, крупных оригинальных характеров и явлений жизни попробовал кисть на сложном психическом анализе, на изображении тех искусственных, темных и противоположных элементов, из которых требованиями времени и обстоятельств вызываются люди, подобные Калиновичу…».
«Ему не было еще тридцати лет, когда он убедился, что нет человека, который понимал бы его. Несмотря на богатство, накопленное тремя трудовыми поколениями, несмотря на его просвещенный и правоверный вкус во всем, что касалось книг, переплетов, ковров, мечей, бронзы, лакированных вещей, картин, гравюр, статуй, лошадей, оранжерей, общественное мнение его страны интересовалось вопросом, почему он не ходит ежедневно в контору, как его отец…».
«Некогда жил в Индии один владелец кофейных плантаций, которому понадобилось расчистить землю в лесу для разведения кофейных деревьев. Он срубил все деревья, сжёг все поросли, но остались пни. Динамит дорог, а выжигать огнём долго. Счастливой срединой в деле корчевания является царь животных – слон. Он или вырывает пень клыками – если они есть у него, – или вытаскивает его с помощью верёвок. Поэтому плантатор стал нанимать слонов и поодиночке, и по двое, и по трое и принялся за дело…».
Григорий Петрович Данилевский (1829-1890) известен, главным образом, своими историческими романами «Мирович», «Княжна Тараканова». Но его перу принадлежит и множество очерков, описывающих быт его родной Харьковской губернии. Среди них отдельное место занимают «Четыре времени года украинской охоты», где от лица охотника-любителя рассказывается о природе, быте и народных верованиях Украины середины XIX века, о охотничьих приемах и уловках, о повадках дичи и народных суевериях. Произведение написано ярким, живым языком, и будет полезно и приятно не только любителям охоты...
Творчество Уильяма Сарояна хорошо известно в нашей стране. Его произведения не раз издавались на русском языке.В историю современной американской литературы Уильям Сароян (1908–1981) вошел как выдающийся мастер рассказа, соединивший в своей неподражаемой манере традиции А. Чехова и Шервуда Андерсона. Сароян не просто любит людей, он учит своих героев видеть за разнообразными человеческими недостатками светлое и доброе начало.