Пепел красной коровы - [18]

Венецианские фрески

УСЛОВИЕ СЧАСТЬЯ

…красный трамвай, старый двор, акация, — ступенек — три, не больше, — длинный коридор, ведущий к распахнутой двери, — добрые старые лица, — долго снимать шубку, платок, рейтузы, греть руки у печки, — гладить чужую серую кошку на кухне, и другую, белую, ангорскую, зовут Марусей, — топать по коридору новыми краснокожими ботинками, читать братьев Гримм, влезать на огромную кровать в старом доме, засыпать под тиканье ходиков, обнимать облезлую мартышку по имени Джаконя. Янтарной каплей тусклый свет. Вишневое варенье на синем блюдце с золотым ободком. Прогулка на пароходе в воскресный день. Чтоб все удивлялись, как она выросла. И гладили по волосам добрыми старыми руками.

САШЕНЬКА

…если бы парта не была такой жесткой, а он умел читать. Все уже умели, а он — нет. Мать, неловко загребая ногами, несла — отрез на платье, духи копеечные. Прятала ногти с черной каймой, извинялась, платок мусолила, — всю жизнь в овощном, — мой Сашенька хороший, уж вы помогите, — похожий на волчонка Сашенька сидел с опущенной головой, втянутой в плечи, — когда била наотмашь — молчал, — хотя бы разок пискнул, — молодая, грудастая, с розовым маникюром, с пепельной прической, — волосок к волоску, — обдавала запахом разгневанного животного и с силой вдавливала лицом в раскрытый букварь, потом — в парту.

Если бы парта не была жесткой, а он умел читать, если бы он заплакал, попросил, сдался, если бы в среду ее не ударил муж, если бы…

Два месяца парта пустовала, — все научились читать, и писать тоже, а в овощном, чернея лицом, стояла его мать, — Сашенька хороший, Сашенька хороший, — кричала она, когда Сашеньку выносили.

ОБРЯД

…а под старым деревом устроили пышный обряд — задрапировали щуплую воробьиную грудку яркими фантами и зелеными стеклышками, засыпали землей и украсили сорванной маргариткой. Потом долго сидели молча, потрясенные содеянным.

БУДНИ

…а потом к рыжей приходил кто-то, наверное муж, — пухленькая Аллочка и вторая, тощая, с высоким животом, замолчали, — Вера, — он тронул ее бледную руку, — прости, Вера, — рыжая отвернулась к стене, а коса ее свисала с кровати, — тугая, медно-красная, — лица не было видно, только аккуратное маленькое ушко, детская шея и сползающая с плеча застиранная больничная сорочка — уйди, уйди, пожалуйста, уйди, — голос казался хриплым, сорванным, как после долгого крика.

ОСНОВНОЙ ИНСТИНКТ

…а ужасная Савельева, тощая, с крючковатым носом, стоит у окна и ест. Каждое утро она выходит в коридор, выкатывает из холодильника кочан капусты и, прижав его к высокому животу, остервенело запихивает жесткие листья в рот, жует, с тоской глядя во двор, — витамины, ей очень нужны витамины, — для маленького Савельева, который рыбкой, юркой рыбкой плещется у нее в животе, бьет коленом, локотком, пяточкой.

РОМАН

…скажите, ведь у нас роман? роман, да? — разве можете вы не оправдать ее ожиданий, ожиданий напичканной любовными романами институтки. Смущаясь, она читает стихи нараспев, раскачиваясь гибким, как юное деревце, телом. Только вам. Эти стихи. Из общей тетради в линейку, украшенной виньетками и росчерками. Если вы пожелаете, то и сами поверите в то, что вы — тот мужчина, который… Ну, из ее снов.

СУДЬБА

…вообще-то он любил блондинок. С их ломкой несоразмерностью, акварельной анемичностью, прозрачностью запястий, — примавэра, боттичелли, — бормотал он и пощелкивал суховатыми пальцами, провожая размытым астигматизмом оком, — он любил блондинок, но получалось с брюнетками, неумеренными в плотском, остро-пахучими, назойливо заботливыми, — странная закономерность втягивала в водоворот утомительных страстей, — брюнетки попадались с плотно сбитыми икрами, обильным прошлым, с истрепанной бахромой ресниц, бездонной влагой глаз, — их усталые груди легко укладывались в подставленные ладони, а бедра мерцали жемчужным, — они жаждали и добивались — постоянства, подтверждения, закрепления, тогда как блондинки оставались фантомом, ускользающей мечтой окольцованного селезня, ароматной вмятинкой на холостяцкой подушке, мятным привкусом губ, русалочьей подвижностью членов.

Женился неожиданно для всех — на кургузой женщине с темными губами, плечистой и широкобедрой, южнорусских смешанных кровей, — ничто не предвещало, но вот, поди ж ты, все совпало — его птичья безалаберность, ее домовитость и властность, его язва и ее борщи, его запущенная берлога и ее маниакальная страсть к порядку.

Его голова, похожая на облетевший одуванчик, его помутневший хрусталик, в котором еще множились танцующие нимфетки в плиссированных юбочках. Ее широкий, почти мужской шаг. Отсутствие рефлексий. Умение столбить, обживаться, осваивать пространство, наполнять его запахами, напевным говорком. Отсекать лишнее. Оставляя за собой беспрекословное право. Многозначительной паузы и последнего слова.

ЦВЕТ УВЯДАЮЩЕЙ СЛИВЫ

…эта, в окне, ночи не спит. Бродит призраком по унылой двушке, вдувает кальян истрепанным ртом, караулит либидо. Зябнет, но упорно голым плечом выныривает из блеклой вискозы в угасающих розах, бывшая боттичеллиевская весна в кирпичном румянце на узких скулах, с узкими же лодыжками и запястьями, с канделябром ключиц цвета слоновой кости, — сама себе огниво и светильник, — прикуривает, жадно припадая, — рассыпаясь костяшками позвонков, не утратившей лебединого шеей, — бывшая балерина, светясь аквамариновым оком, кутается в невесомое, ждет. Любви, оваций, случайного путника, — изнуренного ночными поллюциями Вертера с прорывающим пленку горла кадыком либо стареющего бонвивана, жуира с сосисочными пальцами и подпрыгивающим добродушно животом, — на лестнице она выдыхает в меня прогорклым, кошачье-блудливым, туберозами и пыльным тюлем, — жабья лапка хватает, тянет за рукав, умоляя морщиной рта, нарисованной старательно перед подслеповатым зеркалом, — о зеркала стареющих примадонн, покрытые слоем патины и грез, — кокетливо взбивая застывшие прядки, она улыбается себе, пятнадцатилетней, плачущей от любви, детской любви, mon amour, с пунцовой розой в волосах, с молитвенно спаянными ладонями, — сама себе любовник и сама себе поцелуй, — она приникает щекой к собственному отражению и жадно целует свой рот. Уличный зазывала театра Кабуки, переодевающийся за ширмой в мгновение ока, предстающий то умирающим от любви юношей самурайского рода, то нежной сироткой с озябшими коленками. В кимоно цвета увядающей сливы.