Пендервики на Чаячьем Мысу - [60]

Алек уже один раз звонил, это было после ужина. Пока Скай всех отвлекала – для этого пришлось щекотать Бетти, и Бетти визжала, а Пёс с Хувером лаяли, – тётя Клер с телефоном и костылями незаметно уковыляла в сторону, чтобы с ним поговорить. Позже она рассказала Скай, что Алек звонил с дороги, до Арундела ему ещё час езды, и он страшно волнуется. Обещал перезвонить, как только поговорит с матерью Джеффри. А как там Джеффри? – это он переспрашивал три или четыре раза, хотя тётя Клер каждый раз ему отвечала, что у Джеффри всё замечательно, он почти весь день играл на рояле.

После этого в телефон будто бес вселился – он трезвонил и трезвонил не переставая, весь вечер. Кому-то вдруг понадобилась Рейчел, хотя Пендервики знать не знали, кто она такая. Потом звонил собиратель пожертвований на нужды какой-то политической партии, о которой тётя Клер была не слишком высокого мнения; потом – дважды – Туррон: Алек всё ему рассказал, и теперь он, точно так же как Скай и тётя Клер, нервничал и ждал вестей. Звонила Розалинда, и они с тётей Клер долго обсуждали виндсёрфинг и как правильно варить солёную карамель. Из всех сегодняшних звонков этот оказался для Скай самым тяжким испытанием. Она почти две недели не разговаривала со старшей сестрой, не подходила к телефону из-за дурацкой гордости – хотела преодолеть все трудности самостоятельно, – а вот сейчас она что угодно бы отдала, чтобы поговорить с Розалиндой про Джеффри и про Алека. Но нет, нельзя. Потому что это тайна.

Скай уже опостылели тайны. И ответственность. И телефонные звонки – когда звонят все кому не лень, кроме Алека.

– Глаз или зуб? – спросила тётя Клер, вертя в руках очередной фрагмент. – Кажется, зуб… Хувер-Хувер, зачем тебе такие большие зубы?

И Скай, которая в нормальном состоянии даже не улыбнулась бы такой детской шутке, затряслась от смеха, смахнув ещё несколько кусочков Хувера на пол.

– Чтобы тебя съесть!..

Зазвонил телефон, смех оборвался. Тётя и племянница, вместо того чтобы схватить трубку, молча уставились друг на друга. Наверняка Алек, кто же ещё.

– Ну что, ты?.. Или я? – спросила тётя Клер после третьего звонка.

– Давай ты.

Потом тётя Клер слушала, а Скай следила за тем, как она бледнеет, краснеет, опять бледнеет, кивает и молчит. Когда она повесила трубку, Скай уже всё поняла. Но всё-таки она должна была задать этот вопрос:

– Алек – отец Джеффри, да?

– Да.

Скай было странно, что можно вот так плакать и плакать. Ничего похожего с ней не случалось так давно, что она и не помнила, случалось ли вообще. Помогало, что с тётей Клер происходило то же самое. И они сидели обнявшись, и плакали, и плакали – от облегчения, от волнения, от усталости. И от напряжения, с которым они обе следили, как прошлое и будущее мальчика, спящего сейчас на веранде, монеткой кувыркалось в воздухе, и ждали, на какую сторону эта монетка упадёт.

Но даже в самые трудные времена слёзы когда-нибудь иссякают, и, после того как с помощью пачки бумажных платков носы и глаза были приведены в порядок, тётя Клер пересказала племяннице разговор с Алеком от начала до конца. Миссис Т.-Д. и не пыталась ничего отрицать: да, она скрыла от Алека рождение сына и, будь её воля, скрывала бы и дальше.

– Но почему?! Как она могла так поступить?

Тётя Клер долго молчала, перемешивая фрагменты собачьего пазла на столе, потом сказала:

– Наверно, хотела, чтобы Джеффри достался ей одной. Чтобы не надо было ни с кем его делить.

– Но это же… страшно.

– Страшно, да.

Сейчас, продолжала тётя Клер, Алек всё ещё в Массачусетсе, в какой-то гостинице. Он сегодня слишком измучился, и вряд ли его хватит на то, чтобы провести ещё и ночь за рулём. Но всё равно, завтра он постарается приехать как можно раньше. За несколько минут до приезда позвонит. И он очень просит их, если можно, хранить пока его тайну: он хотел бы сам поговорить с Джеффри. Вот и всё. Дальше Алек повесил трубку.

К концу этого рассказа тётя и племянница одновременно почувствовали, что им совершенно расхотелось спать, зато захотелось есть, ведь плакать – вообще-то тяжёлая работа, от слёз у человека разгорается аппетит. Поэтому они достали себе по куску купленного в «Лосином» пирога с клубникой и ревенём, налили по кружке молока и начали подкреплять себя пирогом, молоком и тихой беседой. Беседовать тоже старались о приятных вещах: даже не коснулись темы жутких мам, а перешли сразу к хорошим мамам, и вскоре Скай уже слушала любимые истории про Элизабет Пендервик, или Лиззи – свою маму. Почти все истории были знакомые, но одну, про спаржу, Скай раньше не слышала. История случилась однажды за обедом, когда Скай было всего три года. Тётя Клер не могла сейчас припомнить, что там за недоразумение у них возникло со спаржей, но подозревала, что оно было каким-то образом связано с Джейн. Зато она хорошо помнила, как Скай визжала чуть не до посинения, и тогда Лиззи в отчаянии воткнула два стебля спаржи себе в нос, и Скай так удивилась, что перестала визжать и полюбила спаржу на всю жизнь.

– Неправда… никогда я так не визжала!.. – с трудом проговорила Скай, сгибаясь пополам от смеха. – И я… я не люблю спаржу!