Пена - [7]

— Рухчеле, хватит комедию ломать! Если завидно, сама его пригласи. А вы сходите к ней, Макс, не пожалеете. Она готовит — пальчики оближешь. И сестра у нее хорошенькая, а дочка — просто красавица. Да и сама она очень даже ничего.

Все засмеялись. Эстер вспыхнула, как девушка.

— Шмиль, что ты несешь? Я уже бабушка…

4

Посидели еще немного и стали расходиться. Вскоре Макс остался один. Расплатился и тоже вышел на улицу.

Обычно к вечеру холодает, но сегодня было жарко и душно. От кирпичных стен, железных крыш и камней на мостовой тянуло накопленным за день теплом. Печные трубы выбрасывали в небо дым и искры. Улица кишела парнями и девушками. Они шли прямо посреди дороги. Когда проезжали дрожки, только в последний момент отступали в сторону.

Макс Барабандер пошел обратно, к Гнойной. Заглядывал в лавки, где были открыты верхние половины дверей. Здесь торговали молоком, колбасой, углем, галантереей, керосином. Проститутки у ворот зазывали клиентов. От выпивки Макс слега приободрился, но на душе все равно было невесело.

Зачем его понесло в такую даль? Со Шмилем Сметаной поговорить? Получить приглашение от жены пекаря, у которой уже внуки? Когда-то в Варшаве у него были любовницы, но, во-первых, он не знал, где они теперь живут, во-вторых, все они превратились в старых кляч. Столько лет прошло! Но и оставаться дома с Рашелью он тоже не мог.

«Все-таки съезжу в Рашков! — решил Макс. — Надо же хоть что-то хорошее сделать. Сколько той жизни осталось?»

Он задумался, что будет, если он и правда внезапно умрет, его где-нибудь здесь похоронят, а Рашель даже не узнает, куда он подевался. Само собой, его обчистят, не только деньги заберут, но и паспорт, и билет на пароход. Рашель, конечно, год-два подождет, а потом, наверно, замуж выйдет. Не вечно же она будет по нему траур носить. Макс представил себе, как она надевает шляпу со страусиными перьями, приходит к раввину и говорит: «Я замуж собираюсь!» Вдруг подумал, что она может выйти за Мигеля Вилдера. Все время долдонит, что он очень интересный мужчина. Этот болван поселится в доме Макса, будет спать в его кровати, наверно, будет даже его подштанники носить… Как это мама говорила, царство ей небесное? Жизнь — это танец на могилах. И что ему делать? Свиток Торы у переписчика заказать? Пожертвовать все деньги обществу, которое бумажные цветочки продает?

Вдруг он вспомнил о «святом человеке», которого Шмиль Сметана спас от тюрьмы. Пойти, что ли, дать ему пару рублей? Еще не очень поздно, тут в это время еще не спят…

Макс отдавал себе отчет, что это безумие. С чего это он вдруг займется благотворительностью? Он, слава богу, здоров, помирать не собирается. И бедняков везде полно, всем не поможешь. Но его будто подтолкнула какая-то сила.

Он остановил еврейку в чепце.

— Вы здесь живете, на этой улице?

— Да, а что?

— Где тут живет святой человек, забыл, как его зовут? Ребе. Он свадьбы устраивает.

— Ребе? Свадьбы? Это вы про нашего раввина, что ли?

— Ну да, про раввина.

— Да вот тут, в десятом, на первом этаже. Видите балкон, где свет горит?

— Спасибо большое.

— В ворота и налево.

Макс Барабандер перешел через улицу и заглянул в ворота. Возле них горела маленькая керосиновая лампа. Немного постояв у ворот, он вошел во двор. Из окон падает свет, в нем видны мусорные баки и нужник с закрашенным окошком. Поздновато, но в доме еще работают. Слышен стрекот швейных машин, стук сапожного молотка, какой-то шум и жужжание, как на фабрике.

Макс уже позабыл, что есть люди, которые живут в подвалах. Но вот слева окошко над самой землей. Видна каморка с кривым потолком. На веревке сохнет белье, молодая женщина стелет постель на широкой деревянной скамье. Все очень грязное: подушка, простыня, покрывало. Девушка варит на плите картошку в глиняном горшке.

«Может, и к ним спуститься, дать пару рублей?» — подумал Макс, но было страшно даже ступить на темную лестницу. Впрочем, та лестница, что вела наверх, к раввину, тоже совсем не освещалась.

— Эх, живут, как сотню лет назад, — проворчал Макс.

Поднявшись, он увидел, что тут несколько дверей. Постучался в одну, и она тотчас распахнулась. Макс увидел кухню с покрашенными в розовый цвет стенами. На изразцовой печи выстроились горшки, к потолку подвешена керосиновая лампа с жестяным абажуром. За столом сидела женщина и что-то писала. Рядом, на узкой кровати, примостилась девушка, напротив нее, на сундуке, — другая.

— Где тут живет святой человек? — спросил Макс. — Я имею в виду, где…

Женщина за столом подняла голову в парике. Костистое лицо, впалые щеки, тонкая переносица. Серые глаза посмотрели на Макса вопросительно и слегка испуганно, но, кажется, она чуть заметно улыбнулась.

— Вы к раввину?

— Да, к раввину…

— Это мой муж, но сейчас его нет дома. Чего вы хотели? Вопрос какой-то?

— А? Нет, нет.

— Он внизу, в молельне. Хасидская молельня Нового города называется.

— Стало быть, вы жена раввина?

— Верно.

— Да войдите уже и дверь закройте, — сказала девушка, та, что сидела на кровати. В ее голосе прозвучали нетерпение и, похоже, насмешка.

Макс посмотрел на нее. Лет восемнадцать-девятнадцать, собранные в кок светлые волосы, ситцевое платье с высоким воротом и длинным рукавом. Ее лицо было ярко освещено, хотя сама она сидела в тени. Что-то в ней смутило Макса. Вид одновременно и провинциальный, и очень даже столичный, не хуже, чем у какой-нибудь парижанки или берлинки. Красивая девушка, особенно это заметно, потому что рядом, на сундуке, сидит другая. У той черты лица гораздо грубее, низкий лоб, толстые губы, очень густые, мужские брови. Волосы — черные и кучерявые, как у негритянки. На плечах шаль. Кажется, вторая девушка пониже ростом и более крепкая, коренастая.