Пена - [49]
— Жив-здоров и помирать не собирается.
— И как там у него делишки?
— Разбогател.
Слепой Майер с размаху опустил кулак на столешницу.
— Когда он из Варшавы-то уехал? Уже лет десять, наверное…
— Больше двадцати.
— М-да, время летит. Помню его, как же. Еще с одной рыжей крутил…
— Ханча. Она теперь его жена.
— Женился, что ли, на ней? Дивлюсь, что он меня помнит. Мир забыл Слепого Майера. Забыл, как покойника.
— Он часто о вас говорит.
— И что именно? Да ты присядь, в ногах правды нет. А то пойди, возьми себе в буфете что-нибудь. Был тут половой, да сплыл. Теперь у буфетчицы самому брать надо. Не еда здесь, а помои! — Слепой Майер скривился от отвращения.
— Я не голоден. Но, если хотите, можем в ресторан пойти, в семнадцатом доме.
— К Лузеру? Хотеть-то хочу, но врач запретил, даже стакан пива нельзя выпить. Язвы у меня в желудке! — И Слепой Майер ткнул себя пальцем в необъятный живот.
— Тогда, может, к Хаиму Кавярнику? У него отменные пироги с сыром.
— Пироги? Да мне только сухари с молоком можно.
Слепой Майер оттопырил нижнюю губу, показав длинные зубы, кривые и черные, как пеньки. С минуту он качал головой, словно узнав о каком-то несчастье и не находя утешения. Потом спросил:
— И чем он там занимается? Торгует?
— Трикотажная фабрика у него.
— У Хацкеле Парши — фабрика?!
— Довольная большая, работниц пятьдесят. Испанки в основном.
— Так, а она?
— Настоящей дамой стала.
— П-ф! Надо же, уехали и в люди выбились. Она же шлюха, вот здесь, в этом самом доме, в подвале принимала. Ичеле Чурбан ее альфонсом был.
— Зато теперь — графиня графиней. Вот такие бриллианты носит. — Макс сложил кружком большой и указательный пальцы.
Слепой Майер опустил на стол второй кулак.
— Не многовато они там на себя берут, в этой Америке? Приезжают туда и брешут, что здесь они были графья Потоцкие. Там деньги решают все, у кого монет больше, тот и на коне. Была у нас заваруха. Набежали толпой, вломились. Сижу тут, никого не трогаю, они орут, а я знать не знаю, кто такие. Всякая шушера собралась: портные, сапожники, подмастерья, и остановить их некому. Всю «Площадь» разнесли, все с нее разбежались, как зайцы, а те по домам пошли. Били, резали, даже баб не щадили. Во мне самом дыр понаделали. Двадцать на одного, кто ж тут устоит? Меня в больницу забрали, в Чисте[91]. Полтора месяца провалялся. Никто даже проведать не зашел, ну, двое-трое только. Так что Крохмальная уже не та. Да и Смочая не лучше. А ты чего приехал-то?
— Просто так, на старую добрую Варшаву посмотреть.
— Нет больше той Варшавы, забудь. Раньше друг с другом считались, а теперь разная шваль поналезла невесть откуда, каждый под себя гребет. Облава — их в телегу кидают, как собак. В наше-то время комиссар с нами водку пил. Ревировый мне кланялся, честь отдавал. Был тут такой Лейбуш Требуха, слово скажет — как припечатает. Приходит, бывало, в участок и говорит: «Ваше высокоблагородие, это мой человек», и того сразу домой отпускают. Но ты Лейбуша не застал, он уже тридцать шесть лет как помер. Да что я говорю? Больше, все сорок. Придет ко мне: «Майер, так и так. Замели доброго человека, а у него дети голодные. Надо бы его вытащить». Чтобы обер-полицмейстера подмазать, за десять минут целую кучу денег собирали, не будь мое имя Майер!
— Да, я знаю.
— Ничего ты не знаешь! Как, говоришь, город называется, где ты живешь?
— Буэнос-Айрес.
— Как же, слыхал. Раньше туда товар целыми пароходами отправляли. Есть тут еще один из старой гвардии, Шмиль Сметана. Когда-то был мелкой сошкой, а теперь важная персона. У него тут баба, а у нее сестра в ваших краях. Говорят, заправляет там вовсю.
— Я знаю, о ком вы. Да нет, не такая уж она большая шишка.
— Тебе видней. Как же ее звать-то? Райзл Затычка. До всех этих заварушек на «Площади» стояла, пьяниц к себе зазывала. Но Шмиль Сметана так в нее втюрился, что жену выгнал, а ей квартиру снял в двадцать третьем доме. В люди ее вывел. Молодые-то ничего не знают, а Слепой Майер все помнит. У меня, считай, все записано, я их насквозь вижу. Вот за это они меня и ненавидят.
— Почему же ненавидят? Наоборот…
— Ненавидят, ненавидят. Я им правду в глаза говорю, а за правду бьют. Но чего мне их бояться? Моя жизнь давно за середину перевалила, недолго осталось. Что они мне сделают? Сижу здесь, а время течет, как песок сквозь пальцы. Тут минуты не проходит, чтобы кого-нибудь не ограбили, средь бела дня из рук вырывают. Шлюхи каждый месяц должны на осмотр ходить, все в желтый билет записывают. Если у кого заразу найдут, в больницу увезут, а там отравят и закопают по-тихому. Евреев, гоев — всех в одну яму. Раньше-то кот за своих девок заступался, а теперь как ментовская облава, так все разбегаются, будто крысы. Им бы только пару грошей урвать, черт бы их побрал. А в Буэнос-Айресе как?
— Испанец сам готов жену продавать, лишь бы не работать.
— Я слышал, там черные люди есть.
— Это не в Аргентине.
— А где, в Нью-Йорке?
— В Нью-Йорке, в Чикаго, в Кливленде.
— Ты там был?
— И не раз.
— И как там живут? Когда-то я тоже хотел в Америку уехать, но не вышло. Видать, не судьба. Да и что мне там делать? А здесь, на Крохмальной, на Смочей, во всей округе хозяином был. Ко мне с Тамки приходили, из Повонзок, из Охоты
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
«Когда я был мальчиком и рассказывал разные истории, меня звали лгуном, — вспоминал Исаак Башевис Зингер в одном интервью. — Теперь же меня зовут писателем. Шаг вперед, конечно, большой, но ведь это одно и то же».«Мешуга» — это своеобразное продолжение, возможно, самого знаменитого романа Башевиса Зингера «Шоша». Герой стал старше, но вопросы невинности, любви и раскаяния волнуют его, как и в юности. Ясный слог и глубокие метафизические корни этой прозы роднят Зингера с такими великими модернистами, как Борхес и Кафка.
Эти рассказы лауреата Нобелевской премии Исаака Башевиса Зингера уже дважды выходили в издательстве «Текст» и тут же исчезали с полок книжных магазинов. Герои Зингера — обычные люди, они страдают и молятся Богу, изучают Талмуд и занимаются любовью, грешат и ждут прихода Мессии.Когда я был мальчиком и рассказывал разные истории, меня называли лгуном. Теперь же меня зовут писателем. Шаг вперед, конечно, большой, но ведь это одно и то же.Исаак Башевис ЗингерЗингер поднимает свою нацию до символа и в результате пишет не о евреях, а о человеке во взаимосвязи с Богом.«Вашингтон пост»Исаак Башевис Зингер (1904–1991), лауреат Нобелевской премии по литературе, родился в польском местечке, писал на идише и стал гордостью американской литературы XX века.В оформлении использован фрагмент картины М.
Американский писатель Исаак Башевис Зингер (род. в 1904 г.), лауреат Нобелевской премии по литературе 1978 г., вырос в бедном районе Варшавы, в 1935 г. переехал в Соединенные Штаты и в 1943 г. получил американское гражданство. Творчество Зингера почти неизвестно в России. На русском языке вышла всего одна книга его прозы, что, естественно, никак не отражает значения и влияния творчества писателя в мировом литературном процессе.Отдавая должное знаменитым романам, мы уверены, что новеллы Исаака Башевиса Зингера не менее (а может быть, и более) интересны.
Американский писатель Исаак Башевис Зингер (род. в 1904 г.), лауреат Нобелевской премии по литературе 1978 г., вырос в бедном районе Варшавы, в 1935 г. переехал в Соединенные Штаты и в 1943 г. получил американское гражданство. Творчество Зингера почти неизвестно в России. На русском языке вышла всего одна книга его прозы, что, естественно, никак не отражает значения и влияния творчества писателя в мировом литературном процессе.Отдавая должное знаменитым романам, мы уверены, что новеллы Исаака Башевиса Зингера не менее (а может быть, и более) интересны.
Роман "Шоша" впервые был опубликован на идиш в 1974 г. в газете Jewish Daily Forward. Первое книжное издание вышло в 1978 на английском. На русском языке "Шоша" (в прекрасном переводе Нины Брумберг) впервые увидела свет в 1991 году — именно с этого произведения началось знакомство с Зингером русскоязычного читателя.
«Полтораста лет тому назад, когда в России тяжелый труд самобытного дела заменялся легким и веселым трудом подражания, тогда и литература возникла у нас на тех же условиях, то есть на покорном перенесении на русскую почву, без вопроса и критики, иностранной литературной деятельности. Подражать легко, но для самостоятельного духа тяжело отказаться от самостоятельности и осудить себя на эту легкость, тяжело обречь все свои силы и таланты на наиболее удачное перенимание чужой наружности, чужих нравов и обычаев…».
«Новый замечательный роман г. Писемского не есть собственно, как знают теперь, вероятно, все русские читатели, история тысячи душ одной небольшой части нашего православного мира, столь хорошо известного автору, а история ложного исправителя нравов и гражданских злоупотреблений наших, поддельного государственного человека, г. Калиновича. Автор превосходных рассказов из народной и провинциальной нашей жизни покинул на время обычную почву своей деятельности, перенесся в круг высшего петербургского чиновничества, и с своим неизменным талантом воспроизведения лиц, крупных оригинальных характеров и явлений жизни попробовал кисть на сложном психическом анализе, на изображении тех искусственных, темных и противоположных элементов, из которых требованиями времени и обстоятельств вызываются люди, подобные Калиновичу…».
«Ему не было еще тридцати лет, когда он убедился, что нет человека, который понимал бы его. Несмотря на богатство, накопленное тремя трудовыми поколениями, несмотря на его просвещенный и правоверный вкус во всем, что касалось книг, переплетов, ковров, мечей, бронзы, лакированных вещей, картин, гравюр, статуй, лошадей, оранжерей, общественное мнение его страны интересовалось вопросом, почему он не ходит ежедневно в контору, как его отец…».
«Некогда жил в Индии один владелец кофейных плантаций, которому понадобилось расчистить землю в лесу для разведения кофейных деревьев. Он срубил все деревья, сжёг все поросли, но остались пни. Динамит дорог, а выжигать огнём долго. Счастливой срединой в деле корчевания является царь животных – слон. Он или вырывает пень клыками – если они есть у него, – или вытаскивает его с помощью верёвок. Поэтому плантатор стал нанимать слонов и поодиночке, и по двое, и по трое и принялся за дело…».
Григорий Петрович Данилевский (1829-1890) известен, главным образом, своими историческими романами «Мирович», «Княжна Тараканова». Но его перу принадлежит и множество очерков, описывающих быт его родной Харьковской губернии. Среди них отдельное место занимают «Четыре времени года украинской охоты», где от лица охотника-любителя рассказывается о природе, быте и народных верованиях Украины середины XIX века, о охотничьих приемах и уловках, о повадках дичи и народных суевериях. Произведение написано ярким, живым языком, и будет полезно и приятно не только любителям охоты...
Творчество Уильяма Сарояна хорошо известно в нашей стране. Его произведения не раз издавались на русском языке.В историю современной американской литературы Уильям Сароян (1908–1981) вошел как выдающийся мастер рассказа, соединивший в своей неподражаемой манере традиции А. Чехова и Шервуда Андерсона. Сароян не просто любит людей, он учит своих героев видеть за разнообразными человеческими недостатками светлое и доброе начало.
Роман нобелевского лауреата Исаака Башевиса Зингера (1904–1991) «Поместье» печатался на идише в нью-йоркской газете «Форвертс» с 1953 по 1955 год. Действие романа происходит в Польше и охватывает несколько десятков лет второй половины XIX века. После восстания 1863 года прошли десятилетия, герои романа постарели, сменяются поколения, и у нового поколения — новые жизненные ценности и устремления. Среди евреев нет прежнего единства. Кто-то любой ценой пытается добиться благополучия, кого-то тревожит судьба своего народа, а кто-то перенимает революционные идеи и готов жертвовать собой и другими, бросаясь в борьбу за неясно понимаемое светлое будущее человечества.
Роман «Улица» — самое значительное произведение яркого и необычного еврейского писателя Исроэла Рабона (1900–1941). Главный герой книги, его скитания и одиночество символизируют «потерянное поколение». Для усиления метафоричности романа писатель экспериментирует, смешивая жанры и стили — низкий и высокий: так из характеров рождаются образы. Завершает издание статья литературоведа Хоне Шмерука о творчестве Исроэла Рабона.
Давид Бергельсон (1884–1952) — один из основоположников и классиков советской идишской прозы. Роман «Когда всё кончилось» (1913 г.) — одно из лучших произведений писателя. Образ героини романа — еврейской девушки Миреле Гурвиц, мятущейся и одинокой, страдающей и мечтательной — по праву признан открытием и достижением еврейской и мировой литературы.
Исроэл-Иешуа Зингер (1893–1944) — крупнейший еврейский прозаик XX века, писатель, без которого невозможно представить прозу на идише. Книга «О мире, которого больше нет» — незавершенные мемуары писателя, над которыми он начал работу в 1943 году, но едва начатую работу прервала скоропостижная смерть. Относительно небольшой по объему фрагмент был опубликован посмертно. Снабженные комментариями, примечаниями и глоссарием мемуары Зингера, повествующие о детстве писателя, несомненно, привлекут внимание читателей.