Печенежские войны - [23]

Вскоре пещеры остались позади, крики насмешников стихли. Река заметно сужалась.

Всё чаще и чаще взору путников попадались артели плотников. Потные, оголённые до пояса мужики стучали топорами, оседлав длинные, лежащие одним концом на подпорках брёвна. Иные варили смолу в чанах, помешивая варево кривыми жердями, иные же скоблили тёслами уже сколоченные ребристые, как остов обглоданной рыбины, каркасы кораблей. Изредка налетавшее с реки дуновение шевелило насыпь стружки, и плотники подставляли разгорячённые лица прохладе.

В воздухе смешались запахи жареного мяса, ладана, коптящейся рыбы и горелого тряпья. Щебетание птиц, ещё недавно услаждавшее слух, сменилось гвалтом людских голосов, звоном и перестуком железа, скрипом колёс, ржанием и мычанием скота, всеми возможными звуками работы и развлечений.

Вода кишела купающимися мальчишками, которые, дурачась, норовили ухватиться за вёсла, и теперь уже кормчим было не до созерцания ландшафта, нужно было внимательно следить за своим продвижением среди более мелких судёнышек и безрассудных ныряльщиков, чтобы не нарваться на неприятность: жизнь и имущество каждого росса стоили огромного штрафа, а то и молниеносной мести сородичей. Калокир хорошо это знал.

Солнце растопило радугу, оно припекало, доставая огненными стрелами повсюду. Душно было на реке. Ни последние капли вина, ни вода не утоляли жажду уставших путников. Полуденная истома заволокла небо над Киевом.

— Скоро ли конец? — спрашивали воины друг у друга.

— Где край нашим мукам? — тихо роптали гребцы.

— Когда же ступим наземь? — ворчали надсмотрщики.

Калокир отвечал всем сразу:

— Молчать! Ещё немного терпения! Господь уже привёл нас к цели!

Там, где Почайна впадала в Днепр, было самое удобное место для высадки. Калокир запомнил его с прошлого визита. Однако отыскать свободное место на причале оказалось не так-то просто.

С горем пополам протиснулись к суше. Зеваки наблюдали, как прибывшие бросали с кормы якоря, тянули сквозь ближние к носу весловые отверстия канаты и тщательно привязывали их к вбитым в грунт сваям.

Часть оплитов осталась стеречь корабли, рабов, которых хоть и отстегнули от вёсел, поднятых лопастями вверх и закреплённых торчком, но не пустили дальше палуб; тюки и мешки с товарами.

Старшими на берегу был назначен надсмотрщик без одного глаза. Выбор пресвевта не понравился копьеносцам: по их мнению, охрану кораблей и имущества следовало поручить кому-нибудь из более достойных, а не Одноглазому, который не был воином.

Калокир строго-настрого наказывал обрадованному доверием избраннику:

— Смотри, чтобы ни один гвоздь, ни один лоскут не пропал, за товары отвечаешь головой. А особенное внимание хеландии. Там, в нижнем её отсеке спрятаны сосуды с мидийским огнём — тайна тайн. Весь мир трепещет перед нашей жидкостью, воспламеняющей всё, горящей даже будучи выплеснутой на воду, и сама она для варваров — «огненная вода». Непостижимая сверхъестественная, а потому безмерно устрашающая. Никто здесь не должен заподозрить о ней на хеландии. Запомни. Гляди в оба.

— Не сомневайся, господин, я всё знаю, помню и понимаю. Я буду глядеть в оба, — заверил Одноглазый, поправляя повязку.

— Безглазый обещает смотреть в оба, — пронёсся ехидный смешок среди тех нескольких солдат, которым не суждено было попасть в город.

Во главе своих копьеносцев Калокир двинулся к видневшимся крепостным стенам. Толпа расступилась, давая дорогу ромеям и громко выражая одобрение их парадной выправке.

В людском водовороте мелькнул и исчез белый хитон евнуха Сарама. Динат велел ему позаботиться о еде для оставшихся. Сам же посол рассчитывал на щедрость местного правителя, щадя собственный кошель. Гостеприимство и хлебосольство россов были ему известны.

Если подняться к Горе, где жили князь и знать, от реки напрямик, то по левую руку будет Перевесище с дворами земледельцев. По правую — Щекавица, поселение охотников и скотоводов. Ещё правее простирается Оболонье, пристанище убогих смердов. А по ту сторону Горы тянется до самых дальних лесов огромное посевное поле, поделённое князем меж верноподданными гридями.

Однако наиболее примечательной, самой шумной и самой многолюдной была нижняя, прибрежная часть Киева — Подолье.

Кого только не встретишь в пёстрой сутолоке торжища! Чего только не увидишь на Подолье!

Вот сошлись белолицый новгородский гость и смуглокожий араб. Смеются, хлопают по плечам, торгуются изо всех сил, а речи-то друг дружки не понимают. Первый потряхивает связкой собольих мехов, другой щупает пушнину, приценивается, позвякивает пригоршней серебряных диргем. Ну чудак! На что ему меха в жаркой стране? Новгородцу монеты ни к чему, ему подавай добрый товар в обмен. Араб пленён соболями, кличет своего служку, и мальчонка, чёрный как смоль, вприпрыжку тащит тончайшие ткани.

А вот и темпераментный худосочный сарацин в длинной белой хламиде. Одной рукой удерживает запылённого верблюда с нагромождением тюков между горбами, другой жестикулирует как сумасшедший, кричит, спорит со степенным кривичем, который, если разобраться, не возражает вовсе, поскольку никак не уяснит, с чего тот кипятится. Верблюд, презрительно выпятив губу, лениво переводит взгляд с одного на другого, затем на толпу, оживляется вдруг, заметив нахально глазеющего на него буйвола, что приволок полный воз каких-то горшков, и, наверно, с трудом удерживается от соблазна плюнуть в глупого рогатого собрата.