Что же касается искусства, то оно попросту упразднено в этом «дивном новом мире» и заменено всякого рода эрзацами — «синтетическая музыка», «ощущальные фильмы» и прочее. Кстати, в этом обществе все состоит из эрзацев и суррогатов — от кожзаменителя до «кровезаменителя» и «заменителя бурной страсти» (збс). Даже Бог заменен на Форда, а крест приобрел Т-образную форму в честь выпущенного Фордом первого серийного автомобиля — модели Т.
Однако и здесь, как и в других романах Хаксли, красной нитью проходит тема великого искусства, искусства прошлого. В этом романе искусство представлено почти исключительно творчеством Шекспира, гений которого охватывал практически любые проявления человеческого духа. Шекспир, как и другие классики, запрещен в «Мировом Государстве»: он вреден и непонятен «цивилизованным людям». (Невольно вспоминается перспектива «свободного общества», предрекаемая в «Бесах» Достоевского, где Цицерону вырывают язык, Копернику выкалывают глаза, Шекспира побивают каменьями.)
Вообще не будет преувеличением сказать, что для Хаксли творчество Шекспира — «мера всех вещей»: названия ряда его романов представляют собой прямые цитаты из пьес великого драматурга: «Время должно остановиться», «О дивный новый мир», «Обезьяна и сущность».
Но Шекспир был знатоком страстей человеческих, которые в «дивном новом мире» благополучно угасли, а потому произведения Шекспира опасны и вредны. А что, если страсти оживут под воздействием волшебного чеканного стиха?
Человек в «дивном новом мире» низведен до уровня бездумного автомата, с традиционной гуманистической точки зрения он ущербен морально и физически: достаточно сказать, что у значительной части женщин изначально запрограммировано бесплодие и все женщины лишены естественных радостей и тягот материнства.
Кульминационным моментом романа является разговор Дикаря, попавшего в «дивный новый мир» из резервации, с Главноуправителем Мустафой Мондом, своего рода Великим Инквизитором из романа Достоевского. Оказывается, «цивилизованное» общество не нуждается в Боге, самоотречении, самопожертвовании, благородстве, героизме… Однако отсутствие эмоций, в том числе и отрицательных, отсутствие трудностей, требующих их преодоления и нравственного выбора, делают жизнь выхолощенной и бессмысленной.
Дикарь говорит Мустафе Монду:
«— Не хочу я удобств. Я хочу Бога, поэзию, настоящую опасность, хочу свободу, и добро, и грех.
— Иначе говоря, вы требуете права быть несчастным, — сказал Мустафа.
— Пусть так, — с вызовом ответил Дикарь. — Да, я требую.
— Прибавьте уж к этому право на старость, уродство, бессилие; право на сифилис и рак; право на недоедание; право на вшивость и тиф; право жить в вечном страхе перед завтрашним днем; право мучиться всевозможными лютыми болями.
Длинная пауза.
— Да, это все мои права, и я их требую».
«О дивный новый мир» — книга удивительных пророчеств и предвидений, как уже состоявшихся, так и еще предстоящих.
Разве обязательные в «дивном новом мире» «сходки единения» не напоминают собрания ушедшего советского времени, где каждый испытывал ни с чем не сравнимую прелесть монолитного единения, осознания себя частью мощного, могучего, спаянного и целенаправленного организма, подчиненного единой высшей воле? Автор пишет об этом практически без иронии, ибо помнит еще со студенческих лет, как на любых собраниях — политических, профсоюзных, научных — все говорили одинаково правильно и одними и теми же словами: выработался, вырос, как сорная трава, мета-язык — оруэлловский «новояз». Наверняка большинство не вникало, не вдумывалось в то, о чем там говорилось. Но стоило хоть чуть-чуть изменить, пусть не содержание, а форму, употребить какие-то иные, непривычные слова, все настораживались. А сколь изощренны были редакторские карандаши в унификации авторского текста, чтобы он, не дай бог, не выделялся над общей ровной поверхностью. Все это было. Ушло? Окончательно?
Автор совсем в этом не уверен. И дело тут вовсе не в постулатах той или иной политической или идеологической доктрины. Как сегодня звучит эта книга Хаксли, еще совсем недавно таившаяся в спецхране и как будто бы представлявшая зловещую крамолу? Она суровое, еще до конца не понятое, не раскрытое предостережение людям. В ней тысячи вопросов, над которыми ломали головы лучшие умы человечества, но на которые они так и не нашли ответов. Благо ли стремительный технический прогресс? Что кроется за извечной погоней человечества за «мифическим» счастьем, которое от века ограничено пределом земного бытия? Да и что такое счастье? Для каждого свое…
Хаксли, быть может, острее других писателей и философов ощутил парадокс человеческого существования: отдельный человек неуклонно использует любую возможность соединиться, слиться с себе подобными, но, достигнув цели, исчезает, растворяется в массе, в толпе. С другой стороны, как верно сказал другой превосходный писатель, «человек один не может…».
Но ведь никто не будет спорить, что человек ценен именно своей индивидуальностью, особенностью, неповторимостью…
Меж тем «дивный новый мир» не за горами, а за порогом. XX век неумолимо подготовил его приход. Унификация сознания — а проще говоря, мода проникает везде. Мы носим одно и то же, читаем одни и те же книги, слушаем одни и те же незамысловатые музыкальные мотивчики, смотрим на голубом экране то же, что и остальной мир.
