Печальные звёзды, счастливые звёзды - [18]

В тёмноте парадной пришло отрезвление. «Ничего себе приключение, — подумала Марта, пожала плечами: — Ну и к чёрту. Пусть».

Она натянула перчатки, полетела вниз, нарушая ночную тишину цоканьем каблучков. Одна за другой вспыхивали лампочки с датчиками движения. В тусклом свете промелькнула тень.

— Крыса! — взвизгнула Марта. В старом доме чего только не водилось. По горячей ещё спине побежали цепкие холодные лапки страха. Она метнулась к входной двери, нашарила кнопку и на секунду ослепла, вывалившись в белый от снега мир.

В колодце двора кружились снежные хлопья, заливая всё молочным светом. Ни одно окошко не горело, только далеко, у самого выхода на проспект скрипел на ветру фонарь с толстой свечой внутри. Откуда он здесь?

Марта огляделась: это был не её город, вообще не Петербург.

Высотки потеряли этажи, на крышах появились остроконечные башенки с окнами— розетками. Другие окна в резных рамах вытянулись, будто язычками пламени, в узоры забился снег, некоторые же, наоборот, сплющились у самой земли.

Вместо железной домофонной двери парадной была теперь утонувшая в стрельчатой арке деревянная, с массивной ручкой-кольцом. Из-под двери несло почему-то кровью и нужником. Во дворике на месте контейнеров стояла перекошенная телега с огромными колёсами, чернели в снегу кучи какого-то хлама.

Дежавю! Давным-давно Марта ездила в Вену, сейчас Вена пришла сама, но не современная, средневековая, — догадалась она, почему-то не удивляясь переменам.

Свеча в фонаре у выхода трепетала от ветра, но не гасла. Марта пересекла двор и вышла на проспект. Да не на проспект. Это же Грабен, подсказала память, улица, больше похожая на вытянутую площадь. Вот и в центре знакомая колонна, только не та, богато украшенная ангелами, которую когда-то видела Марта, а деревянная и, кажется, ещё недостроенная. Какой же сейчас год и… век?

Марта охнула, прижала ладони к пылающим щекам. Это же чумная колонна, значит… кого она нашла? Человека, заражённого бубонной чумой? Певца Августина, пьянчугу, который чудом выжил? Откуда-то она знала, что ее найденыш именно отсюда — из средневековой Вены, а не из Петербурга двадцать первого века. Но ведь у него ангина, а не чума, а вдруг…

Вынырнули из-за угла дроги, заскользили по снегу мимо неё.

— Приблуда… шляется по ночам… — просипел голос возницы. Резко пахнуло пряными травами.

Марта слышала чужой язык, но понимала его, смотрела завороженно на лицо в маске с огромным клювом, на свисающие с настила, синие в ночи руки и ноги, на головы с растрёпанными волосами в сосульках, с искажёнными до нечеловечности чертами. Очнулась только тогда, когда возница и его страшный мёртвый груз скрылись за поворотом.

Как же это? Чума! Смерть…

Она опомнилась, обогнула площадь, нашла то место, где в Петербурге была ночная аптека.

В незамысловатом витраже окна приземистого дома светился огонёк. Здесь не спали! Здесь она найдёт нужное лекарство, в каком бы веке всё ни происходило! Рядом трактир — поняла Марта по кованой решетке над дверью, изображающей толстяка с кружкой. Оттуда слышались крики и всхлипы пополам со смехом.

Доктор, видимо, только что пришёл от больного. Он всё ещё был в длинном тёмном одеянии с фартуком поверх в жёлтых пятнах, забрызганном кровью. На голове шляпа с широкими полями, на груди на серебряной цепочке болтался медальон-шкатулка от которого, как и от «клюва» возницы, исходил острый запах травы. Поммандер — откуда-то Марта знала, как медальон называется. Точно — врач!

— Не носишь маску? Смелая девочка, — проворчал доктор, — да толку с неё, ничего уже нам не поможет, я вот сегодня двадцати двум глаза закрыл, и такие, как ты, среди них тоже были — молодые, красивые… — он медленно стянул перчатки, — и молитвы не помогают. Зачем пришла?! — каркнул сердито, насупив седые брови.

— Мне… мне лекарство нужно. Не чума, у… мужа… температура, но это не чума, — пролепетала Марта.

— Как же, не чума, под глазами чёрные пятна есть? Кашель с кровью?

— Нет!

— Ну так будут, и не надейся, — буркнул доктор. — Муж, говоришь? Он оглядел её с ног до головы, покачал головой.

— Мне бы лекарства, — повторила Марта. Голос дрожал, из глаз вот-вот готовы были пролиться слёзы. — Но мне заплатить нечем. Вот! — Она сняла золотые серёжки с маленькими бриллиантами, давным-давно, в другой жизни, подаренные Мишелем. — Возьмёте?

— Что я тебе могу дать, девочка? Разве что… — он снял с полки пузатый флакончик синего стекла, сунул в руки, — иди с богом и молись, дочка.

Марта вышла под снег, который всё не унимался, напротив, сыпал сильнее, заволакивая ночь молочной пеленой.

У двери трактира копошились трое пьянчуг, двое поднимали совершенно не стоящего на ногах приятеля.

— О, красотка, — обернулся один из них. — Пойдём с нами, шлюха!

Второй тоже уставился на Марту, растянул мокрые губы в ухмылке, между щербатыми зубами как будто скользнул ветер:

— Не пожалеешь, рыжая, полный карман монет. Нынче ничего не жалко! — он сделал шаг, поскользнулся и упал.

Марта не стала дожидаться, пока пьянчужка поднимется, побежала к далёкому проулку в свой дворик-колодец, нырнула в темноту проема, пролетела к дому, совсем запыхавшись, потянула двери за тяжёлое железное кольцо и оказалась… в родной парадной.