Печальные звёзды, счастливые звёзды - [20]

— Не твой, Миша, не беспокойся, — она затянула длинные рыжие волосы в хвост.

— А я и не беспокоюсь, наоборот, рад. Помнишь, мы с тобой мечтали…

— Мечтали с тобой, а ребёнок не от тебя, — спокойно сказала Марта. — Доказательства нужны? Так вспомни, ты два месяца до моего дня рождения Наташу окучивал, ночи проводил с другой, а мне врал, что у тебя творческое вдохновение. Сыну, — она усмехнулась, — три месяца будет через неделю, так что…

— Быстро ты, и как успела? — процедил Мишель сквозь зубы, пожевал губами, будто собирался сказать что-то гадкое, мерзкое, сдержался.

— Это уже не твое дело, — Марта протянула букет: — Я не люблю шампанское, ты никогда этого не помнил. Иди, Миша, с богом, — и только тогда, когда за ним с силой захлопнулась дверь, она поняла, что переплетает волосы в третий раз.

Марта шла через запорошённый снегом садик, окружающий театр. Она не стала вызывать такси, после встречи с Мишелем захотелось прогуляться, вдохнуть свежего воздуха. Хорошо, что мама дома.

Марта думала не о нём — бывшем любимом человеке, а о его словах.

Когда успела… Только сейчас, через год, в свой день рождения, она удивилась тому, что, действительно, много чего успела.

Мама долго не соглашалась расстаться с городком у моря, где похоронен отец, приехала только тогда, когда у Марты начался поздний токсикоз — опасный, отнявший у неё возможность кормить сына грудью.

После родов она ни дня не сидела дома — не могла. Марта окунулась в театральную предновогоднюю жизнь, в которой уже не было Мишеля, с головой. Старые спектакли, новые задумки, роли любимые и не очень. Премьерный, с иголочки, старый-новый «Августин…».

Удивительно, как быстро вернулись поклонники её таланта. Конечно, были среди них очень настойчивые, но Марта, обжёгшись на молоке, дула на воду.

— Подождите, пожалуйста! — мужской, низкий с хрипотцой голос оборвал воспоминания.

Марта обернулась и, даже если бы захотела сделать шаг, не смогла бы. Ноги стали ватными, сердце задрожало, забилось о ребра. В свете фонарей и снега блестели чёрные волнистые волосы до плеч, крыжовниковые глаза…

Утраченная сбежавшая «сказка» стояла перед ней, пугала до слабости в коленях, как пугали её в детстве сказки Гауфа, особенно «Карлик Нос». Как будто и Марта очнулась сейчас, прожив в ведьминском замке долгий-долгий год ничего не помня, выпала из волшебного сна в страшную реальность, где нынешнего нет. Просто не может быть!

— Наконец-то я вас… тебя… нашел, — пухлый рот скривился в робкой осторожной улыбке.

Марта нашла в себе силы сдвинуться с места. Мужчина пошёл рядом, почти касаясь её локтем. Две тени на снегу под фонарями слились воедино, куда более обрадованные встрече.

«Рада за вас», — хотела съязвить Марта, но вырвались совсем другие слова:

— Разве после того как сбегают, ищут?

— Кто сбежал? Я?! — он забежал вперед, заглянул в лицо: — Вы с ума сошли, Марта! Как вы… ты… могла подумать такое? После всего…

— После чего? Секса? — она почему-то рассердилась. — Я и, правда, с ума сошла, тогда — не сейчас.

— После того как вы меня спасли, — знакомый незнакомец пятился до самого проспекта, а Марта наступала, желая, чтобы он упал. — Я же тогда болел, не забыли?

Сияющие огнями витрины, протянутые всюду гирлянды, огромные надувные Деды Морозы и Снегурки, гомонящие гуляющие люди, декабрьский пронизывающий ветер вернули Марте ощущение реальности, сердце перестало дрожать.

— Вы ушли, я помню, в аптеку, а я, — мужчина поднял воротник кашемирового пальто, сунул руки в карманы, заговорил тихо, так, что Марта еле слышала, — взял деньги и пошел за цветами. Хотел цветов — для вас… для тебя. Ты была птицей, и я летал вместе с тобой. — Он вытащил пачку, попытался закурить, но ветер выбил сигарету из пальцев. — Не поверишь, заблудился. Я же только-только приехал в Петербург, не знал города совершенно, а ваши дворы-колодцы такие одинаковые! Я искал… всю ночь искал, к утру свалился где-то на лавочку, и меня забрала сначала полиция, потом Скорая помощь.

— Почему ты был такой мокрый? — с чего-то спросила Марта.

— Ерунда, — он улыбнулся, — сидел в кафе с приятелями, почувствовал себя плохо, домой пошел, провалился куда-то в воду, даже не знаю куда, очнулся у тебя на диване.

Парень рассказывал что-то ещё: о том, как бродил по городу, заглядывая во все похожие дворы, как увидел Мартино лицо на афише, как смотрел спектакль и удивлялся совпадениям, — она почти не слышала. Мир вокруг неё словно собирался в витраж венского стрельчатого окна из разноцветных кусочков, рассыпанных в сознании, невыносимо колющих в минуты, когда она не занимала себя малышом, работой. Мир обретал полноту, цельность, ту законченность, какая бывает у радуги в летнем небе или вот в начавшемся непременном предновогоднем снегопаде.

Марта поймала на варежку снежинку, удивляясь её одинокому неповторимому совершенству, — оттягивала понимание, потому что оно было невыносимо простым и не совпадало с тем, с чем она жила весь этот год.

Они молча свернули в подворотню, прошли мимо машин, которые, недавно очищенные, покрывались белыми шапками, мимо контейнеров… В крыжовниковом взгляде замелькало узнавание.