Печальная судьба Поликарпо Куарезмы - [44]

Признание того, что техника необходима, означало для него крушение всей системы идей и побуждений. Так он сидел, выбирая плуги и прочие «Плэнеты», «Бэджеки» и «Брабанты» разных типов, когда мальчик-слуга объявил о прибытии доктора Кампоса.

Вошел председатель муниципального совета — жизнерадостный, добродушный, обширный телом. Доктор Кампос был высоким и тучным человеком с выпирающим животиком, карими, слегка выкаченными глазами и среднего размера головой правильной формы; посреди лица сидел бесформенный нос. Смугловатая кожа, длинные и уже седые волосы — то, что у нас называют «кабокло», хотя усы его закручивались. Родом он был не из Курузу, а из Баии или Сержипи, но жил в этих краях уже больше двадцати лет; здесь он женился и благоденствовал благодаря приданому жены и своей медицинской практике. Как врач, он не тратил много усилий, зная наизусть с полдюжины рецептов; с давних пор ему удавалось лечить все хвори местных жителей при помощи небольшого числа лекарств. В качестве главы муниципалитета он был одним из самых значительных людей в Курузу. Куарезме он нравился — за свойское обращение, приветливость и простой нрав.

— Приветствую, майор! Как тут у вас? Много муравьев? А у нас уже нет.

Ответ Куарезмы прозвучал не так воодушевленно и жизнерадостно; тем не менее радостный тон доктора доставил ему удовольствие. Тот продолжил, естественно и непринужденно:

— Знаете, почему я пришел, майор? Не знаете, ведь так? Хочу попросить вас о небольшой услуге.

Майор не удивился. Он симпатизировал доктору и всегда был готов помочь ему.

— Как вам известно, майор…

Голос его сделался мягким, вкрадчивым, приглушенным; слова, вылетавшие изо рта, казались подслащенными, складывались и извивались:

— Как вам известно, майор, в ближайшие дни пройдут выборы. Победа у нас в кармане. Все собрания за нас, кроме одного… И если бы вы, майор, захотели…

— Но как? У меня нет права голоса, и поэтому я не вмешиваюсь в политику и не хочу этого делать, — простодушно заявил Куарезма.

— Именно поэтому, — отчеканил доктор. Потом голос его стал бархатистым: — Избирательный участок совсем рядом с вами, в школе…

— И что?..

— У меня с собой письмо от Невеса, адресованное вам. Если бы вы соизволили ответить — лучше прямо сейчас, — что выборов не было… Вы соизволите?

Куарезма твердо посмотрел на доктора, поскреб бородку и ответил ясно и отчетливо:

— Это совершенно невозможно.

Тот не обиделся и заговорил еще мягче, еще елейнее, перейдя к доводам: это для блага партии, единственной, которая борется за подъем сельского хозяйства. Куарезма был непреклонен, говоря, что это невозможно, что эти споры ему крайне неприятны, что он не принадлежит ни к одной партии, а если бы принадлежал, то не стал бы утверждать что-либо, не проверив сначала, правда это или ложь.

Кампос не выказал раздражения. Поговорив о пустяках, он удалился с любезным видом, став еще жизнерадостнее, если такое было возможно.

Все произошло во вторник, в тот самый пасмурный и неприятный день. Вечер принес грозу и сильный ливень. Небо прояснилось только в четверг, когда к майору внезапно явился человечек в старой потертой форменной одежде. Он принес официальную бумагу для него, собственника «Покоя», о чем и объявил.

Согласно указам и постановлениям муниципалитета, говорилось в бумаге, господину Поликарпо Куарезме, собственнику имения «Покой», предписывалось, под страхом взысканий, введенных этими же указами и постановлениями, прополоть и расчистить участки земли у границ имения, прилегающие к дорогам общественного пользования.

Майор задумался. Такое предписание выглядело невероятным. Или это правда? Нет, шутка… Он перечитал бумагу и увидел подпись доктора Кампоса. Значит, правда… Но что за нелепое предписание — прополоть и расчистить обочину дороги на протяжении тысячи двухсот метров! Фасад его дома смотрел на дорогу, часть имения примыкала к другой дороге на протяжении восьмисот метров. Как такое возможно?..

Старинная повинность! Это просто нелепо! Но иначе у него могут конфисковать имение. Он поговорил с сестрой, та дала совет: побеседовать с доктором Кампосом. Куарезма передал ей разговор, который произошел несколько дней назад.

— Ты сошел с ума, Поликарпо. Это он же…

В голове его словно зажегся свет. Сплетение указов, распоряжений, сводов и предписаний в руках этих бюрократов, местных заправил, превращалось в испанский сапог, в дыбу, в орудие пытки, призванное причинять мучения врагам, угнетать народ, лишать его инициативы и независимости, унижать его и подавлять.

В одно мгновение перед глазами его пронеслись тощие желтоватые лица этих людей, которые лениво толклись у входа в лавки; оборванные, грязные дети с опущенными глазами, молча ожидающие, что прохожий подаст им милостыню; брошенные, не дающие урожая, отданные на милость травы и насекомых-вредителей земли; отчаяние Фелизардо, хорошего, деятельного, трудолюбивого человека, который не мог посадить ни одного зернышка кукурузы у своего дома и пропивал все попадавшие к нему деньги. Эти картины сменялись одна другой со стремительностью молнии, словно подсвеченные ее зловещим блеском, и погасли только тогда, когда он взял в руки письмо от крестницы. Оно было живым и веселым. Ольга писала о разных случаях из своей жизни, о предстоящем отъезде отца в Европу, об отчаянии мужа в тот день, когда он не надел кольцо, спрашивала, что нового у крестного и госпожи Аделаиды — и, без малейшего неуважения, спрашивала сестру Куарезмы как осторожно обращаться с горжеткой из перьев Герцогини.