Печальная судьба Поликарпо Куарезмы - [42]

Куарезма был очень рад. Впервые у него в руках оказывались деньги, принесенные землей, вечной матерью и вечной девой. Он вознамерился продать урожай. Но как и кому? Лишь один-два человека в этих краях могли бы купить их, и то по бросовым ценам. Полный решимости, он поехал в Рио искать покупателя и стал ходить от двери к двери. Никто не интересовался фруктами — таких, как он, было много. Ему посоветовали найти на рынке некоего господина Азеведо, фруктового короля. Туда он и отправился.

— Авокадо? Э-э… У меня его много. Они стоят очень дешево!

— Я тут спросил в кондитерской, и мне предложили пять мильрейсов за дюжину, — заметил Куарезма.

— Розница, вы же понимаете… Это всегда так… Что ж, если хотите, пришлите мне…

Он звякнул массивной золотой цепочкой, заложил руку за жилет и, стоя почти что спиной к майору, сказал:

— Мне нужно на них взглянуть… Размер важен…

Куарезма послал ему авокадо. Получив деньги, он был горд и счастлив, как победитель в великой битве, которой суждено остаться в истории. Он ласково проводил пальцами по каждой из грязных банкнот, смотрел на номера и изображения, раскладывал их на столе друг рядом с другом и долго не мог решиться на размен.

Чтобы оценить прибыль, он вычел расходы на перевозку до станции и по железной дороге, стоимость ящиков, жалованье работников: после этих несложных вычислений стало ясно, что он заработал полтора мильрейса, ни больше ни меньше. Господин Азеведо заплатил ему за весь урожай столько, сколько предлагали за дюжину фруктов.

Гордость Куарезмы от этого не убавилась. Эта смехотворная прибыль доставила ему больше удовольствия, чем могло принести крупное жалованье.

И он с удвоенным рвением принялся за работу. Через год прибыль возрастет! Теперь требовалось привести в порядок деревья. Анастасио и Фелизардо были заняты на больших плантациях, и Куарезма нанял еще одного работника, чтобы с его помощью очистить старые фруктовые деревья. Так Мане Кандеейро вместе с майором принялись убирать ненужные ветви — мертвые и те, на которых поселились сорняки. Работа была напряженной и трудной. Порой, чтобы отпилить сук, приходилось карабкаться на дерево; колючки раздирали одежду, впивались в кожу; не раз Куарезма или его напарник рисковали свалиться на землю вместе с пилой.

Мане Кандеейро говорил мало, если речь не шла об охоте, но зато любил петь и разливался соловьем. Он пилил и выводил простые сельские песни — к изумлению майора, в них никогда не говорилось о местной фауне или флоре, или о занятиях деревенских жителей. Эти напевы были смутно-чувственными и чуть ли не приторными. Впрочем, в одной песенке упоминалась местная птица:

Как птичка бакурао,

Хочу от вас уйти:

Одной ногой на ветке,

Другой — уже в пути.

Бакурао полностью удовлетворяла запросам Куарезмы. Итак, происходящее вокруг начинало интересовать крестьян, волновать их, а значит, народ пустил корни в земле, на которой обитал. Куарезма записал слова и послал их старому поэту из Сан-Кристовао. Фелизардо утверждал, что Мане Кандеейро — лжец, что все эти рассказы об охоте на пекари, пенелоп, ягуаров — выдумки, но признавал его поэтический талант, особенно в области частушек: «Негритенок неплох!»

На самом деле Мане Кандеейро был светлокожим и обладал правильными римскими чертами лица, жесткими и сильными, чуть смягченными африканской кровью. Куарезма попытался отыскать в нем те отвратительные свойства, которые, по Дарвину, присущи полукровкам, но, по правде говоря, таковых не нашел.

С помощью Мане Кандеейро он очистил фруктовые деревья в старом саду, который забросили почти десять лет назад. Когда работа закончилась, Куарезма с грустью оглядел деревья, опиленные и изувеченные: здесь есть листья, там нет… Зрелище причиняло ему боль. Он представил себе руки, посадившие саженцы двадцать или тридцать лет назад, руки — возможно, руки рабов, охваченных тоской и потерявших всякую надежду!

Но вскоре распустились почки, все зазеленело. Казалось, птицы наслаждались возрождением деревьев: с самого утра здесь щебетали танагры с их незатейливым чириканьем — совершенно бесполезная птица с красивейшим оперением, как будто созданным для украшения дамских шляп; горлицы, коричневые и бронзово-желтые, выискивали насекомых на расчищенных участках; днем прилетали трауписы, которые пели, усаживаясь на высокие ветки, воробьи, стаи овсянок; вечером они все вместе щебетали, пели, чирикали на высоких манговых деревьях, на деревьях кешью, на авокадо, славя упорный и плодотворный труд пожилого майора.

Радость длилась недолго. Внезапно обнаружился враг, дерзкий и стремительный, как опытный полководец. До этого он проявлял осторожность — но, видимо, лишь на то время, пока действовали его разведчики.

После нападения на продукты в кладовой муравьи были изгнаны и больше не приходили. Но в то утро Куарезма оглядел свое кукурузное поле — и из него как будто вынули душу. Руки его опустились, на глаза навернулись слезы.

Ярко-зеленые росточки кукурузы, вылезавшие из земли робко, как дети, уже достигли высоты в пол-ладони. Майор даже послал за сульфатом меди, чтобы приготовить раствор для промывки картофеля, который предстояло посадить между рядами кукурузы.