Печаль последней навигации - [9]

Гурин узнал только один клуб, а остальное как-то выветрилось из памяти. Даже гостиницу, в которой все жили, не смог найти. «Да зачем она мне нужна, — разозлился он и вернулся на теплоход. — Было бы что вспоминать! А то»…

Но на душе еще долго было паршиво и смутно. И в память все лезло прошлое. Гурин гнал его, а оно лезло. Вот уж не думал он этакое испытать через столько лет!

5

Гурин выходит из каюты и оглядывается вокруг. Через голые рощи сквозит и пылает кровавое огромное солнце, почти лежащее на земле рядом с красными тучками. На солнце и на тучи набегают и набегают черные стволы деревьев, — так быстро скользит теплоход.

Один берег высокий, ступенчатый, а другой отлогий, тальниковый, захламлен сучьями, трухлявыми колодинами, упавшими деревьями, увешан бахромой корней. Перед берегами песчаные косы тоже завалены сосновыми, без коры, бревнами и березовыми стволами в белой пятнистой коре. Там и сутунки, и поленья, и коряги. Одни влипли в песок, а другие плавают около него.

Река весной подмывает высокий берег, и от него отрываются пласты, образуя выемки, пещеры, над которыми сейчас висят карнизы из дерна. По кромкам его растет молоденький тальничок, густой, как непроходимый камыш…

Впереди показался буксир № 1004. Он толкал перед собой две баржи с огромными штабелями большущих труб. Это для грандиозного нефтепровода, который тянут из Александровска в Анжеро-Судженск через громадный, пустынный и дикий край, через непролазную тайгу, болота, через царство гнуса, комарья и зверья.

Теплоход подплывает к буксиру, и голос капитана Шляхова гремит из рубки через микрофон:

— Эй, на буксире! Хотите смотреть кино?

На палубе буксира пусто. Большущий, трехъярусный, он уперся лбом в баржи и прет их перед собой, вспенивая воду. Несколько раз гремит над Обью вопрос. Наконец там, на буксире, забегали, замахали:

«Да, да!»

Пришвартовались. На теплоход через поручни прыгают парни. Молодые, заросшие бородами, в резиновых сапогах. Длиннейшие голенища подвернуты несколько раз так низко, что раструбы хлопают нога об ногу, как ласты, и едва не метут по палубе. Некоторые в тельняшках и в болоньевых, цветных, стеганых в шашку, куртках. Это студенты из института водного транспорта. Этакие речные стиляги с поповскими длинными волосами и лихо чумазыми руками и лицами. Вид у них диковатый. В этом они находят особый шик.

— Да чего это вы, ребята, одурели? — возмущается Анна Филаретовна. — Усищи, бородищи отпустили, как староверы. Поцелуете девчонку, а поцелуй-то получится волосатый да лохматый. Тьфу!

Ребята хохочут, пытаются поцеловать «поварешку», но она убегает от них…

Рассказывая им о поэтах, читая стихи, Гурин видит, как в салон, незаметно для ребят, заглядывает хмурая Зоя. Мгновенно осмотрев ребят, сидящих за столиками с газетами и журналами, она скрывается. Гурин понял, что муж ее не пришел. И тут же он увидел в окно, как она подошла к поручням, перегнулась, вглядываясь в помещения буксира. Около нее возник киномеханик Софрон, и она стремительно куда-то исчезла.

Наконец ребята отправляются смотреть фильм…

Гурин выходит на палубу, на душе его муторно из-за того, что он ничем не может помочь этой девчонке.

Обогнали плавучий подъемный кран. И как это он, такой высоченный, не перевернет небольшое судно, на котором так царственно утвердился?

Серо-белые чайки кружатся. Их две. Почему они так высоко кружатся? Где они спят? Где зимуют? Издали они какие-то очень тугие, плотные, а хвосты у них такие коротенькие, что птицы кажутся бесхвостыми. Летают они далеко друг от друга. А летом у них, наверное, были птенцы. Сейчас же они чужие друг другу. У них все это просто…

Небо синее-синее. Веселая вода Оби слепит солнечными бликами. А ветер студеный, речной. Гурин поднимается погреться в рубку. За штурвалом сидит на высоком — Гурину по пояс — круглом табурете Шляхов. Из угла в угол расхаживает, шурша плащом, возбужденный киномеханик. У него смешно вывернутые крылышки носа и очень коротенькие брови, странно похожие на два вихра, торчащие вперед.

Есть такие лица, что взглянешь на них — и тебе становится весело. Увидев этого киномеханика первый раз, Гурин сначала развеселился, но скоро почувствовал, что это самолюбивый и недобрый парень. Глаза его, ищуще-напряженные, так и рыскали по сторонам. Едва теплоход причаливал у какого-нибудь селения, как он сбегал на берег, куда-то мчался, а потом притаскивал сумку с рыбой и с банками муксуньей икры.

Софрон был уверен, что только он живет правильно. И поэтому обожал поучать всех, изрекая всякие истины…

Мельтеша по рубке, он напористо убеждал кэпа:

— Ведь она же еще совсем зеленая! Что же из нее дальше-то будет?! Ведь жизнь прожить — это не поле перейти.

Гурин садится на деревянный диванчик.

— Это такая хитрая бестия, что ей в рот пальца не клади! Задурила башку Витьке, женила его на себе, а теперь взялась за Николая. Семья — это же ячейка общества. А она разрушила ее. Надо призвать к порядку. Мы все в ответе друг за друга.

— Мало ли их, таких-то? — усмехается Шляхов, зорко глядя вперед и примечая все пылающе-алые бакены, красные створные знаки на островах, знакомые яры и старые деревья, по движению воды угадывая опасные мели. С высоты стеклянной рубки хорошо и далеко видно во все стороны.