Печаль без конца - [49]

Плотные тучи нависли над Тиндалом, серые, словно камень его стен. Томас остановился, обратил лицо к небу, прикрыл глаза. Он ощущал, как чувства перемежаются в нем, переходят одно в другое: тоска в злость, злость обратно в тоску. Вместе же они образуют отчаяние.

Из туч пролился дождь, его капли хлестанули по лицу. Томас опустил голову, зашагал дальше. Он вспомнил вдруг, что подняло его с колен и направило сюда, кроме желания приступить наконец к привычной работе: он хотел найти одного человека и поговорить с ним. Да, поговорить с тем, кто указал на него осуждающим перстом и тем самым если не прямо, то косвенно навлек подозрение, а то и обвинил в преступлении. Может, этот безумец, или кто он там есть, и был убийцей? И поэтому ему необходимо найти кого-то и навлечь на него подозрения. Вот он и нашел — его, Томаса… Впрочем, безумец ли тот человек — большой вопрос. Что-то в нем, в его поведении, даже в его плясках и песнях заставляет думать, что он притворяется, лицедействует. Может, он из бродячих лицедеев? Хотя — нет, в его путаных речах проглядывает незаурядный ум, даже некая ученость… А в общем, кто его знает? Все в этом мире покрыто мраком неизвестности…

Томас толкнул калитку, за которой начиналась дорожка, посыпанная гравием и ведущая прямо к лазарету, поглубже надвинул на лицо капюшон. Сейчас он первым делом отыщет этого человека и поговорит с ним. Если тот действительно не в своем уме, Томас оставит его на попечение Кристины и самого Господа. Но если притворяется… О, тогда Томас вырвет из него признание, зачем тот бросил тень на ни в чем не повинного человека, а если тот заартачится, то свернет ему шею!.. Тут Томас не удержался от ухмылки: зачем сворачивать ему то, что должно пригодиться палачу, чтобы накинуть веревку? Если, конечно, плясун повинен в убийстве…

* * *

У входа в лазарет Томас остановился и прислушался. Обычно в эти предсумеречные часы больные и умирающие притихают, делаются спокойней: больше задумываются, наверное, о жизни и о смерти. То же, по его наблюдениям, бывает и в ранние утренние часы. Возможно, именно в это время Господь больше расположен принимать людские души. А то и сами души испытывают большее умиротворение и желание расстаться с бренным миром.

Томас миновал огромную общую палату, подошел к отгороженным закуткам, вход в каждый из которых был завешен полотнищем. Кажется, в одном из таких определили место для этого безумца? Он задумался, имеет ли право тревожить его. Ведь в темные часы суток обычно появляются не только бледные всадники, ловцы человеческих душ, о коих свидетельствует Иоанн Богослов, но и сомнения и колебания в этих душах и сердцах. И сможет ли он, Томас, говорить с этим человеком достойным образом, сам находясь в подавленном, чтобы не сказать больше, состоянии, когда его собственной душой играют демоны?.. Быть может, те же самые — или их друзья и родственники, — что овладели несчастным безумцем? Сколько раз они уже, бывало, выгоняли Томаса из его кельи в монастырский сад и заставляли метаться там под лунным светом, пока ему не удавалось изгнать их из своей телесной оболочки!..

— Я рада, что снова вижу вас в больничных покоях, брат.

Он повернулся на голос. Позади него стояла настоятельница Элинор.

— Не ошибусь, предположив, что вы ищете кого-то? — продолжала она.

— Миледи! Да, вы правы…

Он покраснел, словно мальчик, которого застали за попыткой полакомиться вареньем, но почувствовал облегчение, вспомнив, что уже наступила спасительная полутьма.

— Я иду, — опять заговорила она, — чтобы поговорить с тем человеком, который совершал вокруг нас причудливые танцы. Но теперь, встретив вас, подумала: будет лучше, если с ним побеседуете вы. Быть может, увидев, что вы на свободе, он от испуга или от неожиданности расскажет что-либо существенное.

Томас склонил голову:

— Я к вашим услугам, миледи. Откровенно говоря, я шел сюда с той же целью.

— Тогда я не войду к нему, а постою снаружи, пока вы попробуете вступить с ним в разговор.

— Как вам угодно, миледи.

— И вы скажете мне потом ваше мнение.

— Да, миледи.

* * *

Томас откинул полог, вошел и остановился у порога комнатушки. Человек, находящийся в ней, танцевал. В полной тишине. Какие странные телодвижения — было первое, что подумал Томас. Так не танцуют ни в деревне, ни во дворце, ни мужчины, ни женщины. Это нечто совсем другое, особенное — чуждое им всем. Возможно, даже чуждое самой природе человека. Но от этого щемит сердце и ком в горле.

— Да пребудет мир с тобой, — негромко произнес Томас.

— А, рыжеволосый монах! — сказал танцующий. Тело его продолжало ритмично раскачиваться. — Тот, кого греховно зачали во время месячных.

Томас решил не обращать внимания на попытку оскорбить его.

— Тебе кажется, что ты узнал меня, — сказал он, — однако на самом деле это не так, я знаю. А сам-то кто такой?

— Каин, — ответил тот, тыча пальцем себя в грудь. — А может, Авель. Потому что Каин может стать Авелем, Авель — Каином. Такова жизнь. Но тебе-то какая разница?

— Некоторые говорят, что ты безумец, но, по-моему, ты скорее мудр.

— О нет, монах, я глупец! Глупцам легче быть безумными. А может, и нет. В этом грешном мире одни не слишком отличаются от других. И тех, и этих родила женщина. — Он потер свой переломанный нос. — Быть может, Господь отметил меня вот этим, чтобы хоть чем-то отличить от моего брата. Как ты думаешь, монах, Он мудр и всезнающ?