Печаль без конца - [22]

Да, он восторжествовал над силами Дьявола, но печаль не ушла из сердца. Печаль была без конца.

Он понимал, что облик его жены с протянутыми к нему руками и молящим взглядом был лишь дьявольским наваждением, но, понимая, не мог не желать ее. Однако, желая, оставался холодным: его мужская сила была так же мертва, как женщина, которую он любил.

Корчась от неутолимого желания, он клялся, что никогда не простит демонов зла и особенно того, кто осмелился предстать перед ним в облике настоятельницы монастыря Тиндал.

ГЛАВА 14

Томас и Ральф продолжали идти по небольшим затененным занавесками палатам лазарета. В них было тихо, если не считать стонов страждущих, шепота монахинь и мягкого шороха, который производили их башмаки, ступая по усыпанному сухими травами полу.

— Еще раз прошу извинения, — сказал Ральф. — Ей-богу, свои вопросы я задавал без всякой задней мысли, Томас. Ты хорошо знаешь это.

Как раз этого я не знаю, подумал тот, но постарался, чтобы в его ответе не прозвучали нотки сомнения.

— Я и не вообразил, что вы подозреваете меня в убийстве, Ральф, или в утаивании правды.

Но именно это он и чувствовал в вопросах коронера, однако не хотел признаваться. Было неприятно за него и за себя.

Они продвигались молча между кроватями дальше, и тут громкий, похожий на предсмертный вопль одного из больных заставил обоих вздрогнуть, и все прежние страхи, если и были они у Томаса, отлетели прочь. Он понял вдруг, что, помимо собственной боязни по поводу того, знает ли Ральф о его пребывании в тюрьме и о причинах этого, существует и некий больший страх, более весомый и значительный, чем все другие.

Он положил руку на рукав Ральфа:

— Могу я говорить с тобой откровенно, коронер?

— Мне кажется, мы оба достаточно откровенные люди, Томас. Говори без экивоков.

— Хорошо… Когда ты с некоторым нажимом спросил меня, вернулся ли я в лазарет, чтобы принять чью-то исповедь, ты ведь имел в виду какого-то определенного человека, верно? Женщину, да? И, судя по твоему тону, ты хотел сказать, что речь идет совсем не об исповеди? Так?

Ральф отвернул голову, как если бы вообще не слышал вопроса. Томас продолжал, понизив голос и после некоторой паузы:

— Только глупец может предположить, что мои отношения с сестрой Анной выходят за рамки дружеского сотрудничества. Если чувства симпатии и уважения считать греховными, то мы, конечно, грешим. — Он снова помолчал и еще тише договорил: — Мы оба с тобой, по-моему, знаем, кто тот единственный, которого она любит, тот, кого она продолжает называть своим супругом.

Опаленное солнцем и ветром лицо Ральфа стало еще темнее.

— Иного я и не думал, — еле слышно произнес он, и в его голосе Томас не без удивления уловил сдерживаемые слезы. — Но, честно признаюсь, когда я понял, что первым делом после прибытия ты начал искать Анну, меня уколола стрела ревности. Однако я тут же выдернул ее из сердца, клянусь, и к тебе мои чувства не изменились. Не знаю, понял ли ты по моему поведению, но эту женщину я встретил и полюбил еще до ее замужества. Если раньше ты не знал этого, то теперь только вы двое посвящены в мою сокровенную тайну. Вот так-то, брат…

Томас хлопнул Ральфа по плечу:

— Твоя тайна будет сохранена, дружище.

Впрочем, Томасу не верилось, что чувства такого прямодушного человека, как коронер, останутся неизвестными хоть кому-то в монастыре.

Видимо, Ральф тоже ощутил облегчение, потому что заговорил более спокойным тоном и уже о другом.

— Я и не сомневался в твоей честности, брат, так что кончим этот разговор. Но чего никак не могу ухватить: что потащило тебя в монастырь? Не очень ты похож на обычного монаха.

— А брата Эндрю ты бы мог назвать обычным, Ральф?

— Но он все-таки был солдатом, и после боев солдата могло потянуть в мирную жизнь. А ты воевал, Томас?

— Нет.

— Ну, а с женщинами… Бывал хотя бы в одной постели?

Томас молча кивнул.

— Тогда можешь понять и согласиться со мной, если скажу, что война похожа на искушенную шлюху. Многие мужчины снова и снова возвращаются к ней, чтобы умереть в ее объятиях, насытившись и утолив желание. Впрочем, есть и такие, кому достаточно провести с нею всего несколько часов, после чего они вырываются от нее в надежде уберечь свои души. Что, надо сказать, далеко не всегда удается. Но никто из познавших ее — я говорю о войне, дружище, — не уходит с ее ложа, не отмеченный особым знаком. Такой знак я вижу на брате Эндрю, а он, без сомнения, видит его на мне.

Томас слушал эти слова с чувством сродни восхищению — они поражали его своей образностью, яркостью и казались почти немыслимыми в устах человека, чьи грубоватые манеры и такой же язык были вроде общеизвестны. Впрочем, если задуматься, то не впервой и не одного Томаса удивлял Ральф свободным переходом от просторечия к куда более правильному, чтобы не сказать изысканному, способу выражения мыслей.

Словно поняв, о чем сейчас подумал собеседник, Ральф усмехнулся и проговорил:

— Все это болтовня, Томас, а если сказать коротко: я хорошо понимаю, почему бывший солдат Эндрю оказался в монастыре, и уважаю этот выбор. Но чего никак, хоть убей, не пойму: зачем такой полный живых сил молодчик, как ты, постригся в монахи?