Люди ничего не поняли. Даже евреи.
Абрам Шапиро-Заборчик понял, когда увидел ров и ряд голых трупов. И Юлик Цесарский понял в лагере для советских военнопленных в Шепетовке. И вот они встретились в городке Шаудер, в зале суда с кондиционером, но им не хватает воздуха.
Не гром гремит насчет скончанья мира,
Не буря барсом бродит по горам —
Кончается старик Абрам Шапиро —
По паспорту – конечно же – Абрам.
Борис Слуцкий имел в виду, конечно же, не нашего Шапиро. Но обер-лейтенант Мюллер имел в виду, конечно же, его. Нашего Шапиро-Заборчика.
Как я уже говорил, мацу у нас пек Копылович. Но мука – не его забота, а Берла Куличника, он отвечал за все хозяйство. И хотя Ихл-Михл говорил: «Пусть о нашем довольствии у мужика голова болит», но больше всего она как раз у Куличников болела. Им ли не знать: за каждый мешок, за каждую жменю зерна, картофелину, курку, яйцо расплата была человеком. За каждый оклунок муки – чья-то жизнь. Им ли не знать, сыновьям мельника.
Да, мацу пек Копылович. Пузатый, с грыжей, лохматый, носатый, как клоун, в широченных штанах на подтяжках, всегда зачем-то желтый коленкоровый метр на шее.
Раньше не приходило в голову... Мюллер – по-немецки мельник. Но Мюллеры перемалывали жизнь. А Куличники перемалывали смерть.
Хлеб за спасибо никто не даст.
Хорошая мельница была в Рафайловке – вальцовая, двухэтажная, молола зерно для немцев и окрестных крестьян: с пуда муки хозяин брал себе четыре килограмма и одно яйцо. Но партизаны грозились ее сжечь как пособницу оккупантов. Вот Ихл-Михл и наложил на мельника контрибуцию: шесть пудов в месяц – за охрану. Охотников охранять вызвалось много: сыт, в тепле, на полном довольствии. А что воевать придется за мельницу, никто не подумал.
Идл отобрал Гиндина – ему за громадную величину в хорошей армии пять порций полагалось бы, вот пусть его в Рафайловке подкормят; вторым в расчете стал шабес-гой Дрыгва-Корова, но «Коровой» его позже прозвали, когда доставил в лагерь «контрибуцию» на корове: «Це корова на завтрак».
Шесть пудов – это два оклунка, холщовых двойных мешков с широкими прочными лямками. Муку же от Рафайловки до лагеря тащить тридцать верст, не по шоссе, а по кривинкам, тропинкам, кочкарнику. Зимой на санках, остальной сезон – на горбу. Хорошо верблюду, у него два горба, а мы – одногорбые. Значит, две ходки идти. Доставка тоже входила в обязанность боевого охранения. Дыскин и Дрыгва между собой чередовались.
В декабре 42-го тащить мешок досталось Дрыгве. Вдруг на снегу – коровий след с кровавыми кляксами. Подумал: может, волки задрали корову? Такое дело надо разведать, у него же наган и граната за валенком. И нашел по следам ту корову – заблудилась в лесу, рог обломала, видно, неловко упала, споткнулась о поваленную лесину.
В общем, приспособил Дрыгва ту корову под вьючное передвижение и заявился в лагерь, как тракторист на тракторе: «Це корова на завтрак».
А корова оказалась полицаева. И тот полицай с другим полицаем ее искали, и тоже по крови из обломанного рога вы шли к нашему лагерю. Хорошо, что вовремя заметил с верхушки сосны дозорный, выстрелил красной ракетой, поднял тревогу. А те дурни не догадались белые повязки снять с черных шинелей. Обоих застрелили.
Конечно, пришлось бы по той же тревоге сниматься с места, ведь пропавших стали бы искать. Два полицая с винтовками – это тебе не корова. Но нам повезло: настоящий новогодний снег повалил и шел два дня, не переставая.
Еще про мацу...
Сын Копыловича тоже печет мацу. В Израиле. Обратите внимание на упаковки, которые в России на Песах раздают бесплатно: две пачки мацы на одного еврея. Там крупно написано: «Герц Копылович». Это сын нашего партизанского Копыловича из Чярнух.
А сын Герца даже не кончил школу. Сопляк! Вбил себе в голову, что Израиль ему слишком мал. Надо же! Целый миллион советских евреев влез в страну, как в трамвай, а ему показалось тесно. Уехал в Канаду, хотя и отец, и дед были против. Но когда евреи слушались своих родителей? Даже Талмуд примером, как надо чтить отца и мать, приводит не еврея, а какого-то гоя из городка на берегу Средиземного моря, где живет Эстерка, где родилась наша внученька Идочка. Лепит куличики из песка в песочнице и сажает цветы под окном на новенькой, игрушечной улице Адама – первого человека.
Одни говорят: Господь сотворил Адама из глины; другие: нет, из земли. А для меня Адам сотворен из земли, в которую зарыты евреи, из которой выбралась наша Эстерка. Она драгоценнее для меня, чем драгоценные камни. Но и о них самое время вспомнить.
В давние времена жил ювелир Дама Бен-Нетин. Случилось однажды, что из нагрудника первосвященника, украшенного двенадцатью дивными самоцветами, выпала и разбилась яшма, и не могли отыскать во всем Израиле подобную ей. Но кто-то сказал: она есть у Бен-Нетина.
Мудрецы пришли к нему в дом и спросили, сколько он хочет за камень. «Сто динаров», – назвал ювелир свою цену и пошел в кладовую, но увидел, что на сундуке с драгоценностями спит отец. Сын не стал тревожить родителя, вернулся к покупателям и сказал, что не может продать яшму. Те предложили двести золотых монет, четыреста, тысячу! Но он не продал камень.
