Павкин алмаз - [8]
Даже стражники от услышанного разинули в удивлении рты. Нет, не то что-то говорит смотритель прииска! Да где ж это видано, чтоб крепостной — и в такие начальники выбился, столько наук превзошел?!
— Погоди, приедет вот граф, буду просить за тебя…
— А кто это такой, командир-то гранильной фабрики? Неужто из крепостных? Может, ты с кем спутал? — подозрительно ухмыльнувшись, опять поскреб за ухом пятерней Пантелей.
— Нет, не спутал. Ко всему, он и главный спец по огранке камней! — с гордостью ответил Горбунов. — Под его руководством на этой фабрике делают не только вазы из камня размером выше тебя, весом под тыщу пудов, но и гранят мельчайшие камешки с мошку величиной, под названием «искра».
Петр Максимович взял у Павки из пальцев турмалин, показал его всем:
— Это разве у камня блеск и игра? Вот когда его на той фабрике огранят да шлифанут как надлежит — вот тогда-то он и покажет себя по-настоящему! И цены тогда не будет ему! Не каждому графу или барону бывают доступны некоторые из них…
Гроза удаляется. Дождь успокоился, идет мелконький, с перерывами. Урчание грома доносится со стороны. Завыглядывало солнышко. Горбунов посмотрел на стражников недовольно:
— Как же это вы оплошали? Почему не взяли живым?
— Дак чо бы мы смогли с ним иначе поделать? Лес кругом, глухомань! Попробуй там излови!
— «Попробуй излови»! — недовольно повторил Горбунов. — Ожирели, канальи, на хозяйских харчах да от безделья! Конечно, куда вам живого человека поймать! Куда легче убить его! Эти камни он, может, на нашей заводской даче сыскал? Да знаете ли вы, что они дороже всякого золота?! Погодите вот, приедет граф, так он с вас за это убийство шкуры-то спустит… Я ему все доложу.
— Дак мы-то тут при чем?! Пожалей, Петро Максимович! По всему видать, из беглых, орёлко он, настоящий варнак! От одного его виду нас в жар бросило! Кричим ему «стой!», «стрелять будем!», а он, как козел, только пятки мельтешат…
— Дармоеды! Нахлебники! Ожиревшие свиньи! Вам бы только мужиков да заводских кнутами пороть! Награды ждали, поди, за него? Вот будет «награда» от графа вам! Разве от этого многое выпытаешь? — Горбунов с сожалением махнул рукой на лежащие перед ним на столе узелки, вещи. — Ладно уж, ответ не передо мной, перед хозяином держать будете. Не признали его? Залетный или наш, заводской?
Стоят оба стражника, как побитые, топчутся. Второй из них, что постарше и ростом повыше, запустил пятерню в мокрую еще бороду.
— А кто его знат? Но сдается мне, навроде бы он больно уж на Мишку Кота по обличью-то смахиват, с печи огневой…
— Кто такой? Почему я не слышал? Давно сбег?
— Давненько… Годов эдак семь, может, поболе… С мастером не поладили. Тот Мишку-то в рыло, а Мишка-то, стало быть, того в ишшо не остывший чугун…
— Ладно. Свезете его на завод к опознанию! А золото и самоцветы я лично его светлости преподнесу. Вот радости-то у него будет! Больно уж кстати…
Завязав тряпицу с самоцветами в узелок, Горбунов указал стражникам на палку.
— И бадог этот в контору доставьте. У них, у бродячих-то, привычка есть потайные заметы на чем-нибудь делать…
Над прииском снова засияло чистое солнце. Тучи прошли. Зелень вокруг яркая-яркая, а песок в логу так и искрится, радует глаз своей яичною желтизной. Ветер утихомирился. Но издали еще докатывается ворчливо и глухо гром, да небо в той стороне освещается всполохами расплывчатых молний.
— Восьподи Иисусе, знать-то, прошло! — шумно вздохнула в углу балагана бабка Оксинья и, с кряхтеньем поднявшись с чурбана, зашлепала босыми ногами по утрамбованному земляному полу. На вид ей под сто. Сгорбленная, морщинистая, с ввалившимся беззубым ртом, она подошла к выходу, перекрестилась: — Любо-то стало как! Ну и слава Христу…
— Теперя, после эдакого-то дожжа, все побуровит в рост: и трава-мурава, и хлебец-кормилец наш, огурчики, в лесу грибки! Теперя уж с голоду не помрем! — забасил Пантелей, тоже выходя из балагана.
Пантелей подошел к телеге, приподнял мокрую рогожу и посмотрел на убитого. Лицо его передернулось. Сощурив глаза, он опустил угол рогожи обратно, перекрестился. Увидев вышедшего из балагана Павку, ухватив его за руку, начал шептать:
— Эх ты, дурна башка! Пошто себя смотрителю-то оказал? Да знаешь ли, кака работа на той фабрике? Хуже, чем на огневой печи! Знавал я одного оттудова, так он заживо сгнил… Вре́дна работа тамо, пять-шесть годов — и люди начинают кровью харкать, исходят кашлем. Каменна-то пыль в нутре человека хуже всякой болезни! А ты… Дурна у тя, парень, башка, вот те пра! Подумал бы сам, для чо это тебе? Вот доложит он барину, и тот зашлет тебя на гранилку, али ишшо подале, в шахту камни энти копать. И только родны-то тебя видали! Муторно тут у нас, верно, а на чужбине-то, паря, ишшо тошней. Верь мне! Туто ты хоть промежду своих… — Пантелей приметил краем глаза вышедшего смотрителя со стражниками и смолк…
Стражники подошли к лошади с телегой, начали ее отвязывать. Горбунов стоит подле балагана и осматривает прииск, по которому начал рассыпаться народ. Где-то в глубине леса тоскливо закуковала кукушка.
Диковина
Небо голубеет умыто и ласково. От лесов тянет настоем трав и хвои. Земля дышит прохладой. Лес по склонам гор окрасился всеми тонами влажной зелени, а в тех местах, где еще сохранились от вырубки ели, он кажется подернутым серебристою дымкой. Пролетая над прииском, самодовольно каркнул ворон.
