Павкин алмаз - [10]

Глаза Феклы в ужасе расширились. Она, словно очнувшись от оцепенения, вдруг сорвала с головы платок и, размахивая им, побежала по прииску.

— Люу-у-ди-и! Пособи-и-те-е! Па-ашка-а рехну-у-улся-а! По-соби-и-те-е!

Ее услышали. На соседних вашгердах побросали работу. Не доехавший до своих Захарка с перепугу повернул назад груженную песком таратайку и погнал ее к отвалам.

Прижав к груди руки, с затаенным дыханием Марфутка в ужасе наблюдает, как Павка, выцеливая что-то пальцами на грохоте, продолжает бормотать несуразицу:

— Вот она, вот… Та-ак… Не шевелись! Еще… Еще чуть-чуть… Спокойней… Спокойней… Спойма-ал!!! — вдруг закричал он и запрыгал в диком восторге, размахивая зажатыми в щепоть пальцами. — Спойма-ал!!! Люу-у-ди-и! Вот она, тут у меня! Холодненькая, скользкая! Спойма-ал!!!

Марфутка и другие знают, что самородное золото здесь не водится, а существует лишь в виде тонюсеньких, маленьких, как пылинка, чешуечек, которые невозможно удержать в пальцах. Поэтому и на местных приисках надзор за промывальщиками никудышный — украсть золото во время промывки практически невозможно. Иное дело, когда «снимают головку», то есть доводят его, отделяют от шлихов. Тут-то уж непременно подле доводчика охрана, и при оружии. Эти же стражники возят при себе в тарантасе опечатанные железные кружки, в которые и ссыпается намытое артелями золото…

Марфутка подступила к прыгающему и орущему Павке, заглянула в его сияющие глаза.

— Никак, ты, Пашенька, самородочек выловил?

Павка вдруг остановился, положил осторожно на ладонь полупрозрачный небольшой камешек.

— Во, гляди! Какое диво я споймал!

Марфутка начала рассматривать лежащий на его ладони светленький ребристый камушек величиной с небольшую горошину.

Их окружили сбежавшиеся люди, взирают на Павку с испугом, с сочувствием, с недоумением.

— Ну и что? Какое же это диво? — не может понять Марфутка.

— Да как это какое?! Ты погляди!

Павка отвел ладонь, и вдруг эта горошина брызнула во все стороны ослепительным разноцветьем лучей, заиграла ими. Марфутка так и присела.

— Ой, мамонька-а!!!

— Диво! Настоящее диво! И откуда оно только взялось? Неужто с неба свалилось во время грозы?! — восхищается Павка, то подставляя свою находку под солнце, то загораживая ее от него ладонью. Дикий восторг все еще не покидает Павку.

— Во, глядите все, какое чудо в песке споймал! Во, заслоняю его рукой от солнушка — и нет ничего, простая хрусталинка! А теперь поглядите, как солнушко начинает светить на нее — она так и сият, так и сият!

А Фекла все еще топчется в испуге по ту сторону вашгерда, испуганно шарит что-то на своей груди, бормочет не то заклинания, не то молитвы и, обалдевшая, ничего не понимает.

Раздвинув людей, к Павке шагнул Пантелей. Наклоняя голову то в одну сторону, то в другую, он осмотрел на ладони у Павки камешек в тени и под солнцем.

— Ну-кося, Павша, дай разглядеть…

Павка сжал ладонь в кулак.

— В руки не дам. А так гляди.

— Ишь ты-ы! Чо боишься? Куды она денется?

— Уронишь в песок, и попробуй потом найди ее там!

— Ладно, показывай так… — согласился Пантелей.

Их обступили плотным кольцом. Пантелей пользуется среди своих людей неоспоримым авторитетом в житейских и других всевозможных делах. Потому и молчат все, ждут, что скажет бывалый об этой диковине.

Павка разжал кулак и подставил кристаллик под солнечные лучи. Тот вспыхнул лучистым сиянием, живою звездочкой, замерцал разноцветно.

— А ну, Павша, поверни-ко чуток, я его с другой стороны погляжу… Та-ак… А ну-кося, переверни ее, верхом вниз… Сияет ведь и эдак, холера неведома. Чудно! Ну, а ежели ишшо другой стороной повернуть…

Пантелей то приседает, разглядывая кристалл, то рассматривает его сверху, то оглядывает ладонь Павки снизу, опять начинает обозревать его с разных сторон…

Появился Пантелей в здешних краях лет двадцать назад. Откуда появился, какого он роду-племени, сколько ему лет, как его нарекли при рождении — не знает никто. Назвался он Пантелеем Копытовым — и все тут. А на заводе и по сю пору, чего греха таить, принимают и беглых, и странников, лишь бы работали. Выяснять личность пришельца не стали, записали в журнал, как назвал он себя, и поставили к самой тяжелой работе — на разлив чугуна. Но свой строптивый, неуживчивый характер Пантелей проявил сразу же. Перевели его вскоре на другую работу, на третью, и везде он спорил с мастерами, вел себя независимо. Кончилось тем, что мастера брать его отказались, и начальство предложило ему заняться сельским хозяйством или же смолокурением, а при желании и углежжением. Облюбовал тогда почему-то Пантелей тихую деревушку Калининскую, с помощью местных мужиков построил себе избушку в ней, сошелся с местной солдатской вдовой и даже ухитрился каким-то образом обзавестись лошадью.

— А ну-кося, Павша, заслони опять ладошкой от солнушка… Эдак вот его поверни, эдак вот… Та-ак, стало быть… Задача-а… А теперь освети…

Пантелей нагнулся, поднял из отобранной у вашгерда Павкой кучки камней обломок горного хрусталя:

— … А ну, черкани-ко им вот тут по площадочке… Да не так, ребрышком норови али уголком… Та-ак, царапат — тверже, стало быть… Однем словом, Павлуха, даже не знаю, чо тебе и сказать… Всяко место видал, а вот этакое…