Павкин алмаз - [11]
Пантелей опять запустил пятерню в бородищу, начал скрести подбородок в задумчивости и неопределенности.
Народ сгрудился вокруг еще плотней. Загалдел. Оттеснили Марфутку с, Феклой, Тоже разглядывают люди находку Павки с возросшим любопытством и интересом.
— …Н-но, ежели опять же вот с другой стороны поглядеть, меня опять же сумленье берет… — продолжает рассуждать как бы сам с собой Пантелей. — У каждого самоцвета есть только свой собский цвет, все как положено на своем месте… А вот энту диковину как понять? Мишка Кот ей бы зараз како положено место отвел. По камням-то он, царство ему небесно, был ой какой жох.
— Може, энто обнаковенный хрусталь? — спросил кто-то из окружающих.
Пантелей поглядел в ту сторону и нахмурился.
— Ну-ну, поучи! Много знашь, как вижу — не просыпь! — Он тут же повернулся к Павке, еще раз пристально оглядел находку прищуренными глазами. — Поторопился ты, дурна башка, народу ее показать… Опрежь со мной посоветовался бы… Да чо теперь сделашь? Жди. Приедет вот к доводке смотритель — ему и показывай…
И тут вдруг опять закричала-запричитала Фекла, начала руками размахивать:
— Ну чо вы не робите?! Ополоумели, чо ли?! Со всего прииска набежали суда! Робить надо! Кто за нас урок-то будет сполнять? А ты, Пашка, преставленье тут не устраивай! То гроза робить не дала, то собралися и забаву устроили, а золото-то потом с кого будут требовать?
— Не кудахтай, дура глупая! — покосился на нее Пантелей. — С тебя-то какой спрос? Ну да ладно, давай, народ, по своим местам. А то уж эвон и стражник сюда ковылят. Ты же, Павша, гляди, диковину энту не потеряй. С тебя теперича за нее в случае чего спросят строго…
Люди начали расходиться. Павка положил кристаллик за щеку — тут он сохранится надежнее…
Доводка
Солнце уже склонилось к закату. Ветерок приутих, успокоился. Стало опять душно и жарко. Людей и лошадей одолевают усталость и пауты. Пауты липнут, кусают больно и до крови. Лес вокруг стал сумрачным, краски его — расплывчатыми. Зазвенели в воздухе комары. Затолклась столбом, сбившись стаями, мошкара. Зарезвились, вылавливая добычу на лету, ласточки. Оранжевыми мазками загуляли по небу отблески начинающегося заката, и вскоре заполыхала, как при огромном лесном пожаре по ту сторону гор, вечерняя заря. Тягучий, изнуряющий день подходит к концу. От балаганов доносится мычание коров, зовущих хозяек на дойку… Люди работают молча и вяло.
Теперь уже все ждут появления на прииске доводчика и с ним окончания рабочего дня.
Приехал с песком Антипка, сообщил очередную новость: только что какая-то брюхатая баба у дальнего вашгерда рожать начала, так их подвозчик помчался на таратайке за повитухой бабкой Оксиньей.
Это уже третий ребенок рождается прямо на прииске!
— Вот и я, может, так жо тут разрожуся… — тяжко вздохнула Фекла, услышав нерадостную весть от Антипки.
— Эвон Савва-доводчик пожаловал! — вдруг радостно закричал Антипка, указывая кнутом на вынырнувший из леса знакомый всем тарантас.
Фекла и Марфутка с облегчением вздохнули. Все знают, что тарантас остановится сейчас у крайнего от поселка вашгерда и Савва приступит там к своему делу. Тем, первым у дороги, постоянно фартит: с них начинают доводку золота, и при этом они первыми кончают работу. А порядки на прииске установлены строгие: никто не смеет прекратить работ до тех пор, пока к их вашгерду не подъедут доводчик со стражниками…
Марфутка поглядывает на Павку уже без былого задора, устало, со скрытой в глубине ее больших темных глаз печалью, даже с какой-то тревогой. Нелегко целый день бросать лопатой на грохот песок — его ведь подвозят две таратайки! А Фекла опять то и дело хватается за живот, стонет, мается, с трудом толкает скребок по грохоту туда-сюда, механически, и кажется, что бессмысленно. Лицо ее еще больше сморщилось, посерело.
К концу рабочего дня на Захарку с Антипкой лучше и не смотреть. У Захарки от невысыхающих слез под глазами грязные полосы. Он до того нарабатывается, что перестает канючить у матери хлеб, сидит на лошади нахохлившись, квелый, полусонный и только изредка отмахивает от себя комаров пучком березовых веток. Антипка держится пободрее. Подражание старшим вошло у него в привычку, потому и выдерживает до конца степенность: то примется отчитывать споткнувшуюся лошадь, то вдруг запоет песню… А сегодня днем, вскоре после грозы, Антипка привез очередную таратайку песку и, пока ее разгружали, услышал донесшийся из леса голос кукушки. Малец на какое-то время позабыл о своей роли взрослого, по-детски вдруг захлопал в ладоши:
— Марфа, слышь, кокушка закокуковала! Загадывай скорей, сколь лет накокует тебе! — но тут же, увидев в глазах сестры и на лице Павки удивление от его детской радости, насупился, почесал кнутовищем себе спину и равнодушно изрек: — Не пора кокуковать ей теперь. Это она по Мишке Коту затосковала…
Вот он снова с песком пожаловал. Видно издали, как дремлет, покачивается на спине лошади. А та свой вашгерд знает, и не надо управлять ею — сама довезет. Антипка очнулся, когда лошадь остановилась сама на том месте, где ее разгружают, и, желая показать, что все в порядке, что он и не дремал вовсе, а глубоко задумался, потер кулаком нос и лениво сообщил:
